Одной рукой за струну резинки, другой Леньке в морду. Шагнул вперед и еще раз, только сильнее.
Армия подняла своего вожака, отряхнула, обдула, установила.
— Значит, ты так?— интересуется Ленька кровавыми плевками на земле.— Значит, ты так?
— Значит, так. Снимай с шеи рогатку.
— Чего?
Кто-то сзади кладет мне в руку кирпич.
— Снимай рогатку, гад! А ну!!— Вся Ленькина армия за забор. Торчат одни макушки.
Ленька снимает рогатку, а она цепляется резинкой за лохматый затылок, не поддается.
Сорвал ее. Пробую. Хорошая резина. Упругая, тонкая и длинно тянется.
— Давай патрон!
Он по карманам ерзает.
Достал кругленький камешек-голышек, протягивает:
— Вот и все… этот?
— Не пойдет! Давай свинец или подшипник.
— Нету,— водит по карманам Ленька.— Вот только голышки…
— Оставь себе. Тут дело серьезное.
Я уже давно чувствую, что кто-то тянет меня за рубашку. Оглянулся, а это Славик. В протянутой ладошке бегает как ртуть шарикоподшипник.
— На, Алеша…
«Эх,— думаю,— или я здесь король, или одуванчик». Зарядил рогатку подшипником, кричу Леньке:
— А ну, становись!
— Я и так с-с-стою,— говорит Ленька и закрывает лицо руками.
Гудит резина, растянутая на всю ширину рук, рогатуль-ка вот-вот вырвется из пальцев. Повел рогаткой по верхней кромке забора — макушки словно слизнул кто. А Ленька все стоит, закрывшись руками, глухо бормочет:
— А за это знаешь что будет?.. Милиция тебе будет…
— Люблю милицию,— говорю я.— А ну, гад, ни с места!
— Твоим родителям влетит.
— Люблю своих родителей…
— Тебе тюрьма будет…
Целю ему в лоб между пальцами.
— Алешка, стой!— кричат ребята.— Ну его. Пусть отсюда катится.
— Ну, вот смотри,— говорю я Леньке,— как надо стрелять.
Огляделся, а стрелять некуда. Славик заторопился на поиски мишени. Рядом Лидочка оказалась, остановила Славика:
— Не ходи. Стреляй, Алеша, в пуговицу.
Она скинула пальто, повесила его на гвоздь, на стенку сарая, распрямила:
— Бей в пуговицу.
— В какую?
Почему-то Жиган рядом хлопочет, рогатульку из моих рук вынул, осмотрел, опять вложил. Кричит на забор;
— Ну вы, шкеты, сползайте! Смотрите, как бить надо! Ленькина армия нерешительно сползла с забора.
— А ты становись вот сюда, учись,— подталкивает Жиган Леньку Косого.— Ну, давай, Алешка, только не торопись.
— В какую бить?— спрашиваю я.
— В среднюю,— заказывает Лидочка.
В разрезе рогатульки пляшет, медленно успокаиваясь, средняя пуговица. Кожица рогатки с подшипником на уровне правого глаза. Резина натянута до предела. Застыла пуговица, не шевельнется.
Сейчас мои руки на уровне пуговицы. Теперь важно под прямым углом к моему корпусу и к стенке сарая, вернее к пальто, держать резину. Ветра нет. Значит, никаких отклонений. На вес подшипника чуть прибавить, чуть приподнять рогатульку всего лишь на толщину папиросной бумаги,
— Огонь!
— Ф-ф-р-р!— огрызнулась рогатка.
— Бенц!— заорали ребята за спиной.— Попал!
— Алешка! Попал!— Бежит к сараю Лидочка.— Давай в другую!
Бить в другую мне что-то не хочется.
— Потом,— говорю я.
— Нет, пусть бьет,— оглядывается на свою армию Косой.— Пусть еще. Правда, пацаны?
Ленькина армия соглашается, глухо настаивает:
— Бей еще! Давай, давай!
Жиган опять рогатку осматривает, сует мне в руки.
— Давай, Алешка,— спокойно просит он.
— Пальто жалко,— говорю я.
— Ничего, у меня еще есть такие пуговицы,— торопится Лидочка.— Бей!
— И тебе не жалко?
— Ни капельки. Бей!
— Ты подумай, Лидочка!
— Ничего, подумала. Бей!
И тут меня прямо зло взяло. Медленно вплывает в развилку пуговица. Установилась, не двинется, не вздрогнет.
— Прямой угол, гипотенуза, катеты,— бормочу я.
— Огонь!
— Бенц!— орут ребята.— Вдребезги!
И как это я попал? Просто сам удивляюсь.
— Ну, хватит,— говорю я.
— Нет, пусть еще бьет,— чей-то голос за спиной. Оглянулся, а это Гога.— Пусть уж до трех раз,— говорит он.— Надо все до трех раз.
— Нет, больше не надо,— вмешивается Лидочка.— У меня только две таких запасных, больше нет.
— Жертвую от своей куртки,— говорит Гога и, натужась, отрывает пуговицу.— На, бери.
— Так ведь эта мне не подходит, дурачок,— сердится Лидочка.
— Ничего, укрепим отдельно на доске,— торопится Гога к сараю.
— Эй, пижон, подожди,— говорит Жиган.— Иди сюда. Возьми пуговицу в руки. Держи пальцами за кончик. Вот так. Теперь поднимай над головой. Вот так. Алешка будет стрелять. Верно, Алешка?
— Буду,— решаюсь я.
— Ну иди, иди к сараю,— подталкивает Жиган Гогу.
— А почему я?
— Ты, ты должен,— говорит Жиган.— Ведь сам же говорил, что до трех раз. Вот сейчас и будет третий. Так, ребята?
Все шумно согласились.
Жиган с удовольствием крякает, потирает руки и смотрит на Гогу.
— Но почему же я?— упирается Гога.— Я вас не понимаю. Мне некогда.
— Вы не смеете его трогать!— вдруг сверху из окна раздается Ларискин голос.— Что он вам сделал? Гога, уходи от них. Хулиганье!
— Хулиганье,— подтверждает из окна Ларискин папа.— Мальчик, иди к нам. Завтра же все участковому сообщу!
И откуда он взялся? Сердитый, Лариску от окна отгоняет.
Я смотрю на Гогу, он вертит в руках пуговицу, молчит.
— Давай мне,— подошел к нему Ленька Косой.— Я встану. Бей, Алешка.
Гога не отпускает пуговицу, в землю смотрит.
— Ну, давай,— хочет разжать кулак Ленька. Из окна Ларискин голос:
— Гога, ну что же ты? Будь, как Лермонтов… Докажи им…
— Уйдите все,— глухо говорит Гога.— Я сам.
Он подходит к сараю, поднимает руку с пуговицей.
— Бей!
Пляшет пуговица в рогатульке. Даже рука целиться устала. Решил передохнуть и нечаянно провел рогаткой по окнам. С треском захлопнулось ее окно. Только белый папин кулак мелькнул и пропал в глубине.
— Готов?— спрашиваю Гогу.
— Бей!
— Возьми в левую руку,— советую я.— Правой писать пригодится.
И опять прыгает в разрезе рогатульки пуговица. Но вот она установилась, успокоилась.
Мне надо попасть, и попасть точно в пуговицу. Это я твердо знаю. Но палец, ох этот Гогин палец!
— Огонь!
Ф-р-р!— ответила рогатка.
Утром на следующий день к нам пришел дядя Карасев. Не во двор, а прямо к нам домой, к маме.
Присел на стул, фуражку не снимает. Сердитый, строгий. Вздыхает, сморкается не долго, молчит.
— Ну что же, Григорьевна, может, в колонию отдать?— смотрит куда-то в угол дядя Карасев.— Вот опять история.
Палец мальцу разбил… Заявление пришло… Гогины родители подписали, да еще один жилец.
Мама тихо плачет, закрыв лицо передником, на меня не смотрит. Устало махнула рукой:
— Как хотите, дядя Карасев, нет моих сил больше. Дядя Карасев за чай взялся, на меня посмотрел, нахмурился, отвернулся.
— Дядя Карасев, я нечаянно в палец попал,— говорю.— В пуговицу целил, а вот так случилось.
— В какую еще пуговицу?
Я все рассказал. Все как было с самого начала. Только не назвал Леньку Косого. А так просто: какие-то ребята на наш двор налетели. И все.
— А какие ребята?— спрашивает участковый.— Откуда?
— Не знаю… наверное, с Дорогомилова… Участковый поскрипел стулом, глаз почесал, крякнул:
— Ну, это не моего участка.— Маме чашку протянул: — Григорьевна, налей-ка погорячей.
Теперь сидим пьем чай все вместе: мне тоже дали. Дядя Карасев нет-нет на меня посмотрит, отвернется, чай прихлебнет и сам с собой советуется:
— Надо бы участковому с Дорогомилова сообщить… Пусть за ребятами присматривает… А я думал, это все наш Ленька Косой… А тут, вишь ты,— дорогомиловские…— удивляется дядя Карасев и опять на меня посматривает.— Вот ведь бывает на человека подумаешь плохое, а он совсем не виноват,— помолчал, сам себе поддакнул,— бывает. Так, Алеша?