Нонка беспокойно ерзает, на окно оглядывается.
«Так тебе и надо,— думаю я.— Все-таки Костя лучше всех».
Началась моя казнь.
Женька бьет в пол своей палкой, шелестит бумажной бородой. Подавился яблоком, никак не выговорит:
Отвечай мне по правде, по совести,
Вольной волею или нехотя,
Ты убил насмерть мово верного слугу,
Мово лучшего бойца Кирибеевича.
Что ему ответить, я и сам не знаю. Стою, помалкиваю. Женька посохом в пол вдарил. Тут я сразу вспомнил свою роль,— и дальше все пошло по классику.
В общем, меня казнили. Потом дали занавес, опять его открыли — мы все стоим и раскланиваемся. .
Никогда в жизни нам никто не аплодировал, а вот сейчас все хлопают, улыбаются. Что-то кричат. Больше всех старается Славик. Все время кричит «бис!» и весело хохочет.
В пионерской комнате мы переодеваемся, разгримировываемся. Здесь Наташа, наш беспокойный вожатый Гриша и, конечно, Славик.
Наташа интересуется, как идут дела с нашим кино.
— Плохо,— говорю я,— новой пленки нет, а старая надоела.
— Рисовать будем, по кадрикам,— говорит Женька.— Мультфильм, значит.
Наташа задумывается, по очереди оглядывает нас, молчит. Женька торопливо объясняет ей, что значит мультфильм, что значит делать картину по кадрикам. Она рассеянно слушает, думает о чем-то своем.
— Вот что, ребята,— говорит Наташа.— Давайте снимать свой фильм. Я вот сейчас в зале беседовала с вашим Костей. Он верит в постройку самодельного киносъемочного аппарата. Даже берется вам помочь.
Она опять оглядывает нас, улыбается:
— Артисты вы хорошие… только Алеша иногда увлекается… Сами будете сниматься, сами делать декорации. Художники у вас есть,— она кивает на Женьку,— руки у вас со шрамами, с железом знакомы.
— А что для этого надо?— растерянно спрашиваем мы. Наш вожатый Гриша тут как тут:
— Учиться на «отлично».
Мы поморщились: опять за свое. Что мы, маленькие? Наташа недовольно хмурится, поддерживает Гришу:
— Чтобы построить аппарат, нужно знать физику, математику. Чтобы проявлять пленку, нужна химия.
— Без знания литературы и русского языка вам не написать сценарий,— добавляет Пелагея Васильевна.
Мне почему-то становится тоскливо. У ребят тоже лица кислые. В самом деле — как только мы пошли в школу, еще семь лет тому назад, нам все время и в школе, и дома, и во дворе — все, кому не лень, твердят одно и то же: «Учитесь на «отлично». Ну, просто надоело слушать.
Дворничиха тетя Дуся двор подметет, к нам подойдет и начнет:
— Вот не хотите, как я, метлой махать — учитесь «на отлично».
Наш участковый дядя Карасев идет мимо по своим делам, обязательно остановится, спросит:
— Как учеба, шалопаи? Давайте у меня чтоб на «отлично». Вот так.
Дома мама вздыхает:
— Ну, что тебе мешает учиться на «отлично»?
И так каждый день одно и то же. Мы уже привыкли к этим словам, и не знаю, кого как, а меня они уже не задевают.
Сейчас Славик смотрит на Наташу, тяжело вздыхает.
— Ты что, Славик?
— Да ну, все одно и то же,— щурится на свет мальчуган.— Хоть бы кто-нибудь сказал: «Учись, Славик, плохо» — я бы тогда все наоборот делал. Ведь правда, так интереснее?
Наташа смеется. Смеемся и мы.
Гурьбой спускаемся в раздевалку. У нас стало привычкой подавать Пелагее Васильевне пальто. Когда в первый раз это сделал наш культурный Женька, мы все очень поразились. Гога определил это как подхалимаж. Но на следующий день Женька схлопотал плохую отметку по литературе, и Гога удивленно пожимал плечами:
— Странно… ничего непонятно.
С тех пор когда мы выходили из школы вместе с Пелагеей Васильевной, всегда кто-нибудь из нас первым летел вниз по лестнице и поджидал учительницу с ее пальто.
Сейчас я первым бегу вниз. Впереди медленно спускаются по узкой лестнице старая преподавательница по немецкому и тот самый педагог, что когда-то в учительской комнате спорил с Пелагеей Васильевной, ругал нашего физика Николая Ивановича. Они заняли всю ширину лестницы: не проскочишь, я замедлил шаг. Учитель поддерживает кашляющую немку и что-то убежденно ей говорит.
— Это же непедагогично,— слышу я его голос.— Она заставляет ребят на сцене драться.
— Выслуживается,— захлебывается в кашле немка,— перед районом выслуживается.
— А вы заметили, уважаемая Амелия Карловна, она специально пригласила ту девушку из райкома. Специально.
— Да, да…— сморкается немка,— карьеристка. В завучи метит…
На лестничной клетке я обгоняю их, через две ступеньки кидаюсь вниз, За спиной услышал:
— Хулиганье… все из ее класса…
В раздевалке хватаю пальто Пелагеи Васильевны, держу на руке, жду. Вот и немка со своим попутчиком, она с любопытством смотрит на меня, а я аккуратно, очень старательно сдуваю пушинки с пальто Пелагеи Васильевны…
На улице меня ждут мама, Нонка и Костя. И снова, как в тот далекий вечер, Наташа поглядывает на часы.
— Опять убегаете?— интересуется Славик.— Как тогда?
Лидочка дергает Славика, он оглядывается, хмурится.
Наташа смущенно треплет Славика за подбородок, делает всем нам салют и убегает.
— Пойти за ней, что ли?— раздумывает Славик. Лидочка показывает ему кулак, и он успокаивается.
«ПЛЮЩИХФИЛЬМ»
Приближались весенние каникулы. Кто сидит у окна, тот в промокашках не нуждается. Яркое, веселое солнце сушит чернила в тетрадях, греет наши затылки, ползает между параллельными прямыми на доске, залезает в пробирки с растворами, и уже не понять: какой же точно цвет у медного купороса?
Я жду каникул, как раскаленная почва капли влаги. Все-таки мы здорово устали за эту, как нам говорят «решающую», четверть. У Пелагеи Васильевны почему-то все четверти « решающие».
Вместе с веселым солнцем то и дело веселится весь наш класс. Ребята острят наперебой. И почему-то сейчас, в эти весенние дни, у нас получаются остроты. Даже когда Женька просто показывает палец и при этом серьезно молчит, весь класс начинает дико хохотать.
Наша стенгазета «Товарищ» почти вся разрисована удачными карикатурами, и даже помещены стихи. Наверное, весной у поэтов появляется вдохновение, а у всех людей прибавляется энергии. Ее просто некуда девать.
Славика уже два раза выгоняли из класса. Один раз за «прожигательное» стекло (когда-то, в детстве, год назад, мы тоже увлекались выжиганием), а в другой раз за то, что стоял на голове.
Сейчас я смотрю в окно на школьный двор и вижу скучающего Славика. Наверное, прогнали в третий раз. Он тоскливо сидит на перевернутой тачке и противно скрипит ржавым колесом.
Потом задумчиво смотрит на небо, на наши окна и медленно направляется к трансформаторной будке высокого напряжения. На железной дверце будки строгое предупреждение: «Не трогать! Смертельно!» Ниже нарисован череп и две кости. Славик долго изучает надпись, потом лезет в карман и мелом аккуратно пишет на дверце: «А я тронул и не умер».
Монотонно, словно откуда-то издалека, наш географ рассказывает о каких-то полезных ископаемых, О них сейчас не хочется думать так же, как о дровах в жару.
Рядом Женька увлеченно рисует чертеж самодельного киносъемочного аппарата. Мы уже знаем, что киносъемочный аппарат — это то же, что и наш проекционный. Только он со всех сторон закрыт, чтобы не засветилась пленка, и в нем нет осветительной части.
Левина мать принесла нам из своей библиотеки книги по киносъемке, и теперь фамилии их авторов — Головни и Косматова — стали для нас так же привычны, как фамилии авторов учебника по русскому языку Светлаева и Крючкова.