Но всем важно понять принцип действия, то есть самое главное. Это мы поняли из учебников и решили, что снимать можно даже из простого валеного сапога, только следует в пятке проделать дырку.
Женька набрасывает эскиз нашей будущей вывески:
«КИНОСТУДИЯ «ПЛЮЩИХФИЛЬМ»
Просьба всем сознательным пацанам не мешать работать
Дирекция»
— Как? Солидно?— любуется он.
— Добавь еще: «Прием посетителей с 9 утра до 9 вечера»,— советую я.
— Это зачем?
— К нам же будут приходить наниматься в артисты!
— Грибков,— слышу я голос нашего географа,— где находятся крупнейшие месторождения серебросодержащих руд?
Я молчу, класс оглядываю.
— В ювелирных магазинах,— громко острит Гога. В классе смеются.
— А зачем людям нужно серебро?— хмуро покашливает наш географ.
Продолжаю молчать. Просто мне никогда не приходилось держать в руках это самое серебро. Гога опять резвится:
— Серебро нужно для зубов и полтинников. Класс хихикает.
Географ отошел к окну, играет за спиной указкой. И вдруг по карте запрыгал луч солнечного зайчика. Это с задней парты с помощью карманного зеркальца мне указывают месторождения серебра.
— Ну, так как, Грибков?— поворачивается географ. Солнечный зайчик удрал с карты.
— Так где же применяется серебро?
Почему-то вдруг стали жать ботинки. Географ медленно проходит на «Камчатку», поясняет:
— Вот сейчас тебе подсказывали с помощью зеркала. Так?
— Так,— соглашаюсь я.
— Серебро имеется в отражательном слое любого зеркала,— спокойно говорит географ.— А в большом количестве серебро применяется для изготовления обыкновенной кинопленки.
Он помолчал, значительно посмотрел на класс:
— У вас в седьмом «Б», как я слышал, многие интересуются кино…
После звонка мы столпились у карты, и сейчас районы Алтая, Урала, Средней Азии, Кавказа и Сибири для меня стали очень близкими, необходимыми, почти как наша Плющиха.
…Наступили весенние каникулы.
Утро первого дня каникул для меня началось с отчаянного крика Нонки:
— Ноги вытирайте!
Ко мне пришел весь наш будущий «Плющихфильм».
— На повестке дня,— усаживается за стол Женька и путается ногами в складках скатерти. Нонка поднимает брови, Женька беспомощно разводит руками: — Простите, уж очень все накрахмалено.
Нонка успокаивается, прощает. Облокотилась на стол, слушает.
— На повестке дня,— продолжает Женька и как будто говорит одной Нонке,— создание киносъемочного аппарата. Нужна фанера. Ею мы закроем наш обычный аппарат. В Темноте зарядим кинопленку, и можно будет снимать.
— Значит, главное сейчас фанера,— уныло говорит Лидочка,— а где взять?
Славик многозначительно пробует ногтем стенку платяного шкафа, Нонка сдвигает брови. Славик просто решает:
— Для чего шкафу задняя стенка? Ведь все равно он стоит прижатый к стене.
У Нонки беспомощно опускаются руки:
— А для чего у тебя голова, ведь все равно под шапкой не видно?
— Я ей ем,— деловито поясняет Славик. Лева, просветленный, суетится:
— Попросим графа де Стася. У него же отец заведует фруктовой базой. Там разных ящиков — завались.
— Все равно ничего не получится,— заявляет Мишка.
— Почему?
— Потому, что из аппарата должна выходить ручка. И там, где ось, пробьется свет. Вся пленка засветится.
Мы задумываемся. Этот съемочный киноаппарат вроде подводной лодки. Все должно быть закрыто. Ни единой щелки. В лодке щель — значит, вода, значит, всем гибель. А в аппарате щель — это, значит, свет. Это гибель пленки. Вместе с ней конец нашим мечтам: снять свой кинофильм.
Как все было хорошо, и вдруг какая-то ось ручки вылезает сбоку аппарата, и наши мечты разлетаются, как воробьи от автомобильного гудка.
— А если как-нибудь заляпать это место, где будет крутиться ось?— несмело предлагает Лидочка.
— Чем?
— Ну, хотя бы пластилином,— советует Женька. Лева крутит своей очкастой головой, морщится:
— Кустарщина. Никакого взлета мысли. На заводах в таких случаях ставят шарикоподшипник с закрытой обоймой.
— А где мы возьмем шарикоподшипник, да еще с этой самой обоймой?— спрашивает Мишка. Я вспоминаю, что где-то в центре есть такой магазин, где продаются разные шарикоподшипники.
— А деньги?
Какое это нехорошее слово — «деньги». Оно вечно нам ставит перегородки, вечно чинит разные препятствия.
— Скорее бы уж коммунизм,— вздыхает Мишка,— тогда будет все бесплатно. Утром глаза открыл, а по радио объявляют: «Граждане, сегодня с 6 часов утра начался коммунизм». И конечно, самый большой оркестр исполняет « Интернационал».
Мишка подпер голову кулаками, тихо, одному себе говорит:
— Отца освободят…
Мы слушаем, как-то очень ясно представилось: в наш двор входит летчик в голубой фуражке, с голубыми петлицами, всем улыбнется и отдаст по-военному честь. А мы ему говорим: «Ваш Мишка и все мы о вас всегда хорошо думали. Мы никогда не обижали Мишку. Он наш товарищ».
Летчик смеется: «Собирайтесь скорее в Тушино. Сейчас в честь коммунизма я сделаю над Москвой мертвые петли».
— А я знаю магазин, где уже сейчас бесплатно,— прерывает мои мысли Славик.
— Какой магазин?
— На улице Горького. Магазин ТЭЖЭ, где разные духи продают. Ох и пахнет там! Заходи, встань посредине и нюхай сколько хочешь. Нанюхался и пошел себе.
— Ну, помечтали и хватит,— говорит Женька,— айда к графу за фанерой.
Мы с Женькой идем к графу. Я отстаю, шагаю вяло.
— Ты чего?— оглядывается Женька.
— Иди один,— говорю я,— неохота мне к нему заходить.
— Мне тоже,— вздыхает Женька — Ну, а как же фанера?
— По-моему, отец графа — жулик,— решаюсь я.
— Почему так?
— Уж очень богато живут на одну зарплату. И всегда у них разные гости. Из окна на весь двор: «Шумел камыш…»
— А может быть, он за заем выигрывает?
Я вспомнил коробку из-под туфель, где хранились мамины облигации, представил, как мама всегда очень долго тщательно их проверяет по газете, а потом виновато посмотрит на нас с Нонкой, вздохнет и скажет: «Ну, значит, в другой раз…»
Я уже давно заметил, как только к нам во двор зайдет участковый дядя Карасев, так сразу у графа занавешивается окно.
Может быть, и жулик,— неуверенно соглашается Женька.— Ну, за сломанный ящик его же не посадят. Звоним. Нам долго не открывают.
— Кто здесь?— наконец слышим мы голос графа де Стася.
— Мы с Алешкой. Открой, дело есть. Защелкали запоры, на пороге граф:
— Прошу. Проходите, мы тут в карты в дурачка играем,— приглашает граф в комнату.— Мать к тетке уехала.
В комнате за столом Бахиля, Жиган дымит папироской, на столе карты, косточки от урюка, рваная газета.
— А,— радуется Жиган,— кинозвезды пришли! Монти Бекс и Дуглас Фербенкс. Привет от рядового советского зрителя!
Мы здороваемся. Бахиля неловко подает руку, топчется.
Я его уже давно не видел. Говорили, что он болел, а потом где-то долго лежал в санатории. И вот сейчас он, длинный, похудевший, прячет от нас глаза, подвигает стулья, разгоняет дым.
— Ну, как ваше кино?— спрашивает он.
— Плохо,— говорим мы.— Фанера нужна.
Женька долго объясняет, для чего нам нужна фанера. Он достает карандаш, осматривается, тянет к себе газету.
— Вот смотрите,— он начинает чертить на газете. Карандаш спотыкается, делает неровные линии. Женька поднимает газету, а под ней смятые рубли и мелочь.
— Значит, в дурачка играете?— спрашивает Женька.
Жиган по комнате ходит, в окна смотрит, посвистывает. Граф молча прикрывает газетой деньги, высыпает на стол горсть урюка.
— Ешьте.