— Нету у нас всего этого,— говорю я.— Ну, может быть, санки найдем, а вот разное другое…
Он хлопает нас по спинам:
— Ну, за все пятнадцать. А? На ваше кино во как хватит! Значит, пятнадцать рублей и моя ответственность.
Покосился на дверь, выжидает:
— Ну?
Мы нерешительно переглядываемся. Управдом пальцем через плечо в окно тычет:
— Вон в Дорогомилове один мальчишка с крыши слетел… так того управдома и сейчас по судам таскают… Да и родителям досталось. А?
— Ладно,— вздыхает Лева,— давайте за пятнадцать. Уже в коридоре между нами запуталась девочка с куклой без рук.
— А я все слышала,— трогает она нас за руки, тянется к моему уху,— он хитрый. Папа тоже с ним ругался, когда с крыши снег кидал. Он папе дал сначала одну красненькую бумажку с Лениным, а потом другую. И вы красную просите.
Мы смотрим друг на друга, медленно соображаем.
— Может, вернемся?— предлагает Лева.
— Да ну его, пошли,— говорю я.— Привет, девчулька. Приходи к нам в кино сниматься.
Она кивнула, лизнула куклу, сообщила:
— А у меня две макушки…
И опять мы заседаем. На пятнадцать рублей не разгонишься. Десять метров пленки от силы. Да если из них половина уйдет на позитив, то всего получается пять. Начали умножать, делить. Выходит, наши пять метров пролетят на экране за десять секунд. А что можно показать зрителю за десять секунд?
— А давайте снимем вот такой большой взрыв,— показывает руками Славик,— чтоб все ахнуло.
…Мы представили сценарий.
Лидочка читает вслух. Мы с Левой не смотрим друг на друга.
Она прошелестела последней страницей:
— И это все?
— Все,— вяло говорим мы.
На кухне из крана вода каплями плюхает…
— А вообще-то здорово,— вдруг говорит Славик и оглядывает всех нас,— еще бы достать настоящего пороху…
— Что тебе здорово?— спрашивает Женька.
— Взрывы,— просто говорит Славик.— Вот как бабахнет! Мировецки!
— Славик, ты бы погулял, что ли?— предлагаю я.
— Алеша, опять?— хмурится Славик.— Ведь уже так было.
— Ну ладно… сиди.
— Ребята,— говорит куда-то в стенку Лидочка,— если за рубль тридцать одна секунда, то уж давайте думать. Где у нас мысль?
— Чего?
— Какая у вас мысль?
— Ну, подожди,— говорю я.— Сейчас будет мысль. Сидим, ждем. Опять вода из крана булькает.
— Так,— вздыхает Женька,— а где же мысль? Лидочка прохаживается по комнате, мой затылок тронула. Прошла мимо Левы, и он вдруг заулыбался.
— Так тебе вдруг сразу,— сердито говорит Женьке Лидочка,— умный какой. Им подумать надо…
— Правильно, охотно соглашаемся мы с Левой,— нам подумать надо.
— А чего вы радуетесь,— хмурится Женька.— На месте директора я бы думал о деньгах. Где деньги, директор?
— Нету,— говорю я.— Нету денег.
Помалкиваем.
— Можно сдавать кошек,— неуверенно предлагает Славик.
Мы заинтересовались.
— Очень просто,— объясняет Славик.— Мой друг Валька Дзынь из «дом пять» говорит, что он так давно делает.
— Что он делает, Славик?
— Ну, ловит кошек и сдает их в один институт,— удивляется Славик нашему невежеству.— За каждую кошку — три рубля. Вы что не знаете?
Я мысленно умножаю метры пленки на кошек. Получается грустно. На примете всего лишь Ларискин пушистый Барсик, что всегда греется на окне, и еще один рыжий нахальный кот без хвоста, а больше, кажется, ничего.
Ребята тоже молчат. Женька задумчиво делает губами фигуры. Наверно, тоже множит.
Лидочка ногтем на клеенке рисует. Мишка пальцами шевелит. Лева громко кряхтит и вдруг объявляет:
— Ну где же мы достанем столько кошек? И опять все смотрят на меня.
— Ну, директор,— смеется Лидочка,— давай думай.
Я думаю. Есть у меня последний козырь. Решаюсь: нанялись снег сбрасывать.
— Ну и что?
— Ничего, залезем на крыши и сбросим. Уже пятнадцать рублей.
— У меня есть своя трешка,— встает Мишка.— Значит, восемнадцать.
— У меня рубль,— вмешивается Славик. Я в уме прибавил один к восемнадцати.
— Так, еще что?
— У меня есть двадцать два,— объявляет Лидочка, ну, еще мама даст. Ведь скоро мой день рождения. Можно и без подарков.
— Так,— опять кряхтит Лева.— Можно учебники загнать. Ведь осталось учиться последнюю четверть. Да потом, для чего на каждой парте по два учебника?
— Верно,— осторожно говорю я. Худсовет продолжается.
— Можно добыть деньги с витрин магазинов,— серьезно говорит Женька.
— Это как?— рассматриваем мы Женьку.
— Украсть, что ли?
— Да ты что, Женька?
— Дураки,— просто объявляет Женька.— Вот слушайте!
И Женька рассказал нам, как он вчера проходил по Арбату мимо магазина «Овощи — фрукты». Там, за стеклом продавцы украшали витрину гипсовым виноградом и яблоками из картона. Один, очень толстый и важный в белом халате, смотрел на публику через стекло и руководил.
В гроздья винограда он положил желтую тыкву. Публика захохотала. Тогда он между розовых яблок натыкал фиолетовую свеклу, и опять публика засмеялась.
Он сполз с витрины, вернулся с большой картиной в тяжелой раме. На картине сидит за столом девушка, а на белой в солнечных лучах скатерти золотятся персики.
Зрители опять захохотали. Он сердито махнул рукой, уволок картину. Принес другую — «Чаепитие в Мытищах».
И вот тут Женька не выдержал. Он переступил порог магазина.
— Можно видеть директора?
Директор, тот самый толстяк в белом, пригласил Женьку в кабинет. Женька объяснил ему, что такое натюрморт. Толстяк пообещал усвоить.
— За две витрины сто рублей,— радуется сейчас Женька.— Это сколько же метров пленки?
Как-то весело все складываем, потом делим и получается внушительно. Подталкиваем друг друга: а ведь неплохо!
— Мы отвлеклись,— строго говорит Лидочка.— Так что же будем снимать?
— «Мятеж». Мы же договорились,— недоумевает Мишка,— я уже брюки «галифе» нашел.
— При нашей бедности… Ведь нужны еще костюмы.
— А что, если людей снимать в одних трусах?— серьезно предлагает Славик.
— Славик, ты бы пошел погулял…
— Опять, Алеша!— вспыхивает Славик.
— А что?— задумывается Лева.— Он дело говорит. Ведь можно снимать картины из жизни древнего мира, когда одежды не носили. Это же нам выгодно.
— Я же говорил,— пожимает плечами Славик. Мы с надеждой смотрим на Леву.
— Все очень просто,— крутит он очками во все стороны.— Например, Спартак. Гладиаторы в одних трусах дрались… Разве это вам не кино?
При слове «Спартак» мы все оживились, загалдели.
Книжка про Спартака совсем недавно обошла все наши парты и — удивительное дело: вернулась в библиотеку без единого пятнышка, без единого загнутого уголка: так мы ее полюбили.
И вот сейчас мне сразу представился дымящийся Везувий, и у его подножья слышится отчаянный лязг стальных мечей, свист стрел и грохот тяжелых камней, пущенных метательной машиной. Это бьются восставшие гладиаторы.
Перекрывая шум битвы, гремит гневный, вдохновенный голос Спартака:
— На Рим! Да здравствует Свобода!
— Ты чего орешь,— толкает меня Женька,— думать мешаешь.
И вдруг Женька начал тихо рассуждать о Везувии. Умеют же люди так говорить. Говорит, а сам ни на кого не смотрит:
— Везувий, значит, дымится… Вот таким медленным, задумчивым дымком.— Женька руками изображает дымок.— Представляете?— осведомляется Женька.
Мы представляем, поддакиваем.
— И этот дым чем выше, тем все шире, реже и прозрачнее, потом вовсе исчезает, становится небом. Представляете? !
Мы думаем.
— Ну вот, как из шланга струя,— поясняет Женька,— сначала густо, а потом рассыпается водной пылью и наконец исчезает. Представляете?
— Представляем,— говорим мы.