- А это кто идет рядом с вами?
- Это? Мой одноклассник.
- А вот это?
- Это мы с тренером на катке.
- Гм, гм… А это?
- Это киномеханик из «Кадра» - Костя.
- Однако… А вот это кто?
- Это мы на пляже в Серебряном бору.
- А кто рядом?
Ах, это. Так просто. Родственник один.
Гм… Родственник.,. А рука как-то у него… Знаете, как-то неудачно получилась.
Я выбрал фотографию Кости, полюбовался, положил сверху. Студент опять ее сунул под низ. Я снова положил сверху. Студент смотрит на меня долгим взглядом.
- Ну, молодой человек, как учитесь? Какие отметки?
- Да как вам сказать…
- Можно в стихах,- вежливо улыбается студент.
- Алеша, спать,- выручает меня мама из-за занавески… Я развожу руками: мол, ничего не поделаешь, дисциплина - и ухожу.
Засыпаю под бормотание студента:
- А это кто? Ух, какое у него примитивное лицо… А это? Никакого интеллекта… Скажите, Ноночка, почему так бывает? Вот, допустим, один человек сильно любит другого. А тот, другой, его обязательно любит меньше? И наоборот. Какое-то несоответствие. В чем дело?
Я насторожился. Надо же! Кругом одно и то же,
Голос Нонки:
- У Пушкина об этом хорошо сказано.
- Но то была другая эпоха… Мама заворочалась в постели:
- Нона, заведи будильник. Мне завтра в первую смену.
Скрипит пружинка будильника. Хлопнула дверь. Все тихо. Только чуть слышно, как во дворе кому-то жалуется патефон:
Сердце, тебе не хочется покоя,-
Мне не спится. Так и представляется, как танцует Лариска с Тогой. Наверное, там еще девчонки, Ларискины подруги и ребята из Гогииого дом пять. Мать Ларискина, Евдокия Ивановна, конечно, всем чай разливает, а папа патефон подкручивает. Потом они садятся за стол. И этот пижон Гога, наверное, всем объявляет, что он пойдет мыть руки. А Лариска ему полотенце чистое подает. Противно.
Потом, наверное, Гога хвалится велосипедом и своим отцом, знаменитым адвокатом. А когда он капнет на скатерть вареньем, то Лариска и ее мать, конечно, суетятся:
- Ах, ничего, ничего. Отстирается.
После чая опять будут танцевать. И ее папа, наверное, толкнет маму:
- Посмотри-ка на них!
А потом Гога начнет читать свою поэму про полярников.
Как- то у нас в школе был вечер, посвященный покорению Северного полюса. Гога написал поэму. Она называется «Ледяная симфония». Он здорово расписал темные ночи, вой медведей и Большую землю, чья горячая любовь «за тысячу верст согревала челюскинцев».
Когда он прочел свои стихи, мы захлопали, а Лариска кричала «бис!», крутилась на стуле, ко всем оборачивалась:
- Это он сам сочинил! А мне в альбом еще лучше написал. Классик!
Из школы мы идем все вместе. Лариска вплотную с Го-гой, а мы почтительно рядом. Шагаем, слушаем.
- Вообще-то им такую поэму не стоило посвящать,- говорит Гога.- Они там государственный ледокол утопили, а мы кричим «ура!».
- Да ты что? Они же герои,- торопится Женька,- они же на льдине жили.
- Странно,- пожимает плечами Гога,- а куда же им еще деваться? Боролись за свою жизнь, и все.
Мы даже остановились, не знаем, что сказать.
- А почему же ты об этом в поэме не написал? Гога смеется. Смеется и Лариска:
- Чудаки!
- Детский сад!
Дома за чаем я рассказываю о Гогиной поэме и говорю маме, что челюскинцы никакие не герои, они государственный ледокол утопили.
- Сам додумался? - вмешивается Нонка.
- Нет, Гога объяснял.
- Значит, все кругом называют челюскинцев героями,, только твой Гога против? - прищуривается Нонка.- Так?
- Ну, так,- соглашаюсь я.
- Значит, они ледокол утопили? - наседает Нонка.
- Тише вы, политики,- косится на окно мама.
- Дурак твой Гога,- заключает Нонка.
- Нет, он умный. Он много знает.
- Много знает, да мало понимает.
- А это не все равно?
Нонка прихлебывает чай, задумывается. Я смотрю на маму. Она качает головой, улыбается каким-то своим далеким мыслям:
- Нет, сынок, это не одно и то же. Я в жизни видела… Вот сейчас он, наверное, читает эту свою поэму, и все
слушают. Лариска тоже.
А что хорошего в этой Лариске? Так себе, ничего особенного нет.
Вот в школе на литературе мы разбирали образ одного героя. Я взял в тетрадке провел линию. И выписал с левой стороны все отрицательные качества, а с правой - положительные. Положительных набралось больше. Значит, герои хороший человек.
Необязательно нужно выписывать в тетрадке. Можно и на руках. В темноте это удобно. Пальцы на левой руке - отрицательные качества, а на правой - все хорошее.
Начал с левой руки:
Поет Плохо - раз.
Мышей боится - два.
На правой ноге большой палец картошкой - три.
«Красных дьяволят» не читала - четыре.
Когда играет в пряталки, то жулит - пять.
На меня не смотрит - шесть.
Перешел на правую руку:
Косы белые - раз.
Учится на «отлично» - два.
На гитаре играет - три.
Красивая, зараза,- четыре.
Знает, как звали лошадь какого-то Вронского. «Фру-фру» - пять.
Танцевать умеет - шесть. Кажется, все. Шесть на шесть. Вернулась Нонка, погасила свет, улеглась.
- Нона,- шепчу я,- ты не спишь?
- Чего тебе?
- Научи меня танцевать.
…Утром разбудил почтальон. Нонка кричит:
- Алеша, тебе пакет! Распишись.
Я рывком на кухню. В самом деле на столе пакет, почтальон карандаш сует в руки. На пакете наш адрес, только нет номера квартиры. Внизу крупно написано: Алеше Гриб-кову, а вверху напечатано: «Киевский райком комсомола».
Нонка пакет не дает, на свет смотрит, осторожно надрывает. Выпал большой лист. На нем чертеж. У угла написано: «Самодельный широкопленочный кинопроектор».
- Фу, какая чепуха! - говорит Нонка.
Я уже во дворе. Выбежал на середину, два пальца в рот, чертеж над головой.
Высунулись ребячьи головы и, конечно, намыленный Ла-рискин отец.
- Есть чертеж самодельного аппарата! - ору я. Подошла тетя Дуся, потрогала чертеж, подозрительно спросила:
- Самогонку гоните?
Мы сидим на скамейке. Чертеж на коленях подпрыгивает.
- А где же тут мальтийский крест? - трет затылок Лева.
И в самом деле нигде нет мальтийского креста.
- Чем же лента передвигается? - спрашиваем мы друг друга.
Лева водит пальцем по чертежу, бормочет:
- Обтюратор есть, барабаны есть, это осветительная часть, вот фильмовый канал, объектив, бобины, две конических шестеренки. А вот написано: «грейферный узел». Что это? Зачем?
- Крючки какие-то,- говорит Женька и показывает два согнутых пальца. Лева смотрит на Женькину руку, задумывается.
- А ну-ка, сделай еще,- просит он Женьку.- Алешка, тащи нашу пленку!
- Чаю хоть выпей,- говорит дома Нонка.
- Ноночка, некогда,- кричу я.- Дай я тебя поцелую.
- Тьфу, сумасшедший.
Лева пристроил пленку к согнутым Женькиным пальцам. Заставил Женьку водить рукой вдоль пленки сверху вниз.
- Понятно! - кричит Лева.- Вот этими лапками грейфер протягивает пленку. И не нужен мальтийский крест! Ура!
- Ха-ха!
- Банзай!
- Мировецки! - подбрасывает Славик свой картузик с пуговицей.
Из Ларискиного парадного выходит с портфелем ее отец. Остановился, разглядывая нас, нахмурился, идет к скамейке.
- Молодой человек,- говорит он мне,- это просто хулиганство по утрам бандитским свистом пугать весь двор. Я заявлю участковому. Вот так. Твоя фамилия Грибков? Очень хорошо!
Сказал и пошел к воротам, размахивая портфелем.
- Семь,- загибаю я палец на левой руке.- Отец у нее вредный.
- Чего семь? - спрашивают ребята.
- Так просто. Отрицательных больше. Все ясно.
Женька крутит пальцем около моего виска:
- Нельзя тебе, Алешка, сидеть на солнце. Вышла Нонка, подозвала: