- Ну и костюмчики тогда были! Мировецкие!
- Да…- говорю я, оглядывая свой бархатный кафтан,- хорошо раньше люди одевались.
Женька напяливает царский наряд. Один Славик ему помочь не в силах. Помогаем все. Как-никак, а все-таки царь.
Вот уж где полно разного золота, мехов да каких-то цветных камней! Это, значит, чтобы все прямо издалека угадывали, что он царь.
Ну, а если вблизи? Или, скажем, царь пошел купаться в Москве-реке? Как же тогда люди узнают, что он царь? Так и будут купаться рядом в одной воде. И ничего люди не узнают.
- Алешка,- говорит Лидочка,- посмотри-ка. Я, наверное, не свое взяла.
Она стоит вся в цветных шелках, на голове какая-то штука в разных камнях. Все переливается, светится.
- Ух ты!
- Алешка, тебе нравится?
- Здорово!
Меня за кафтан дергают. Это Славик.
- Мировецки! Да?
Лидочка посмотрела «в угол, на нос, на предмет», отшвырнула ногой пустой мешок и плавно пошла к окну. Даже не оглянулась.
- Лидочка, постой,- прошу я.
Около нее крутится Лариска. Сует какие-то тряпки.
- Лидочка, ведь ты же старая служанка Еремеевна. Тебе вот что надо, смотри-ка. Очень будет красиво…
Укрепляем последние декорации, примеряем бороды. У меня одна борода на двоих с Иваном Грозным.
Пришла Наташа. Около нее старшеклассники. Нам даже не пробиться. Я Славика приподнял, он кричит:
- Тетя Наташа!
- Славик! - радуется она. Старшеклассники удивленно расступились, мы поспешно окружили нашу Наташу. Она всех по очереди к себе прижимает, тормошит нас.
- Цыплята вы мои,- суетится она,- ой, как все выросли! Алешка, ты же мне был вот до сих пор,- показывает Наташа,- ну-ка, а теперь?
Она меряет, я не дышу.
- Ого! Уже настоящий мужчина!
- Вы куда тогда от нас ушли? - вдруг вспоминает Славик,
- Когда?
- А вот тогда, после того вечера в темноте. Помните? Ну, где еще немецкий коммунист выступал?
Лидочка сзади дергает Славика, он оборачивается, сердится.
- Ну, я же все помню…
- У тебя хорошая память,- смеется Наташа,-сколько будет семью девять?
- Шестьдесят три.
- Ну, вот и молодец. А помнишь, какую мы пели на том Вечере песню?
- «Заводы, вставайте»,- говорит Славик и поднимает кулак,- Рот фронт!
Нас зовет Пелагея Васильевна.
- У вас все готово? - тревожится она.- Скорее гримироваться.
В пионерской комнате нас по очереди гримирует наш учитель рисования. Только Женька пожелал гримироваться сам. Ну что же - он художник.
Мы на сцене. Занавес закрыт. В дырочку видны зрители. Вон у стенки все наши учителя. С ними Наташа. А вон у окна тетя Агаша. Я ее в первый раз вижу без синего халата. На ней белая блузка и бусы.
И вдруг что-то очень знакомое, родное. Да это же мама с Нонкой. А рядом наш киномеханик Костя. Вот это да!
- Костя пришел,- толкаю я Женьку.
- Да здравствуют наши советские киномеханики! - говорит Женька.
- Мальчики,- слышу я за спиной,- как мы смотримся?
Это Лариска. Она стоит под ручку с опричником Гогой и поправляет свои красивые волосы. И тут я вдруг вспомнил:
- Лариска, подожди. У меня же для тебя кое-что есть.
- Что?
- Славик,- подзываю я.- Пулей в наш класс. Там в моей парте сверточек. Скорее сюда.
По сцене мечется опричник Лева. Ко всем пристает:
- Кто знает, при Иване Грозном очки носили?
На длинный стол, покрытый красной скатертью, девчата устанавливают бутылки с ситро и жареные пирожки. Нас, артистов, то и дело вежливо отжимают от стола.
Меня трогает Славик, молча протягивает сверток. Я скорее к Лариске.
- Снимай свой кокошник,- тороплюсь я,- на вот, прицепляй.
Она развертывает бумагу, потом марлю и в полутемном углу сцены засветилась, вспыхнула невесомая Нонкина коса.
- Ой!-вырвалось у Лариски.- Это мне? Да?
- Цепляй уж,- говорю я.
Гога приподнял косу кончиками пальцев, морщится:
- Она чистая?
От обиды у меня прямо в глазах темно.
- Ребята, все по местам, даем занавес,- суетится Пелагея Васильевна.
Все идет хорошо. Я стою за кулисами и смотрю, как пируют опричники. Почему-то я им сейчас не завидую. Не хочется ни ситро, ни пирожков.
Женька стучит посохом (лыжной палкой) в пол. Получается все, как у Лермонтова:
И дубовый пол на полчетверти
Он железным пробил наконечником…
А потом Женька насупился, закричал грозно:
- Гей ты, верный наш слуга Кирибеевич,
Аль ты думу затаил нечестивую?…
В зале тишина, мне видно, как тетя Агаша испуганно покосилась на выход.
В общем, все идет как надо. Все по Лермонтову, Потом кто то выталкивает меня на сцену. Я зажмурился. (вскрыл глаза, и кажется, весь зал дышит на меня.
Ты скажи, скажи, Еремеевна,
А куда девалась, затаилася,
И такой поздний час Алена Дмитриевна?! -
кричу я на Лидочку.
- Тише,- подсказывает суфлер,- подойди, дубина, поближе.
- Тише!-ору я.- Подойди, дубина, поближе.
Лидочка подходит ближе.
- Алешка,- шепчет она,- не дури.
Господин ты мой, Степан Парамонович,
Я скажу тебе диво дивное:
Что к вечерне пошла Алена Дмитриевна… -
к меняется Лидочка.
Потом опять все пошло хорошо. Я уже различаю декорации, Лидочку, Пелагею Васильевну. Она стоит за кулисами напротив и спокойно нам кивает.
На сцену вбегает растрепанная Лариска. Все, как у поэта:
Сама бледная, простоволосая,
Косы русые, расплетенные…
Я на нее закричал так, как требует моя роль. Она в ноги повалилася. Поднял с колеи, ешаю, глажу по голове, по спине. И почему-то сам разволновался больше, чем она.
В зале аплодисменты. У ней па лице слезы. Голову мне на грудь и всхлипывает. Я испугался и прямо задрожал. Не знаю, что уж теперь делать. Ревет моя Алена Дмитриевна, И капают у ней настоящие слезы. Я опять ее глажу, разные слова шепчу и даже поцеловал в ухо. А она прямо захлебывается и даже заикается:
Ты не дай меня, свою верную жену,
Злым охульникам в поругание!…
Повисла на мне, рук не расцепляет и ревет по-настоящему.
"Вот так штука,-думаю,-что же теперь делать?» А зал ну прямо разрывается от аплодисментов. Начал снова гладить, лизнул другое ухо. Приятно, просто жуть берет.
- Алешка, не увлекайся,-шепчет старая Еремеевна.
Дали занавес. Антракт.
В нашей уборной покуривают старшеклассники. У двери выставлены «сигнальщики». Верзила с прыщами на лице, тот самый, что хотел прогнать Славика с комсомольского собрания, меня поучает:
- Ты бы ее обнял крепче и прямо в губы, прямо в губы. А? - наклоняется он и противно смеется мне в лицо.
- Дурак ты,- говорю я.
В уборной стало очень тихо.
- Что ты сказал, тюбик?
- Дурак ты.
Он описывает полукруги около меня и все время переспрашивает, что я сказал. Мне некогда. Я занят: никак не застегивается нижняя пуговица кафтана. Ну и шили же при Иване Грозном!