- Нет, родной,- говорит Мишка. Девушка и белом дверь закрыла.
- Вот дурак-то!- шепчет Гога.-Зачем же он так сказал? Мы друг на друга смотрим, ничего не понимаем.
- А что случилось?-теребит нас Славик.-Чего же вы молчите? Алеша?
Дверь открылась, Мишка рукой загородился, идет сквозь пас. Я только вижу длинный коридор и Мишкину спину в белой отглаженной рубашке.
- Ну, чего же вы? - толкает нас Лидочка.- Бежим!
Мы догнали Мишку у выхода. Славик его руку от лица отнимает.
- Не приняли,- дрожат у Мишки губы.
Мы молчим. Рядом оказалась Наташа. Прижала к себе Мишкину голову, тихонько гладит:
- Ничего, Миша… ничего, мой мальчик… Все пройдет. Тогда и вы не вступайте,- вдруг расплакался Славик,- не вступайте, и все. Алеша?
- Нельзя так, Славик,- тихо говорит Наташа,- все будет хорошо. Мишу примут. Обязательно примут. Ты слышишь, Миша? Тебя примут.
- Это еще как сказать,- сомневается Гога.
Мишка сухими глазами смотрит на всех нас. Он верит и не верит.
- Наташа,- шепчет он,- ребята…
Лидочка его руками обняла, теребит:
- Тебя зачем Пелагея Васильевна к доске вызывала? Ты понял? Ну, вчера же дело было. Ну, сочинение про мужество писали? Помнишь?
Мишка молчит.
- Это когда про Муция Сцеволлу я рассказывал,- поясняет Гога,- забыл, что ли?
Мишка молчит.
- Да ничего он не соображает,- машет рукой Гога.- Ну, я побежал, сейчас меня…
И вдруг я вижу в коридоре знакомую фигуру. Это Пелагея Васильевна. Идет в нашу сторону, близоруко читает таблички на дверях. Потом нас увидела, заторопилась.
- Ребята, Пелагея Васильевна! - толкаю я друзей. Она подходит, растерянно улыбается. С Наташей за
ручку, всех внимательно оглядела, Мишку по щеке потрепала и вдруг забеспокоилась:
- Мне же в райсовет нужно. Это на каком же этаже, Наташа?
- Райсовет выше, Пелагея Васильевна. Она было пошла, потом вернулась:
- Да, я совсем забыла. Проверила ваши сочинения «Как я понимаю мужество?». Накрутили кто во что горазд. Вот только один Миша написал на «отлично».
Она ему прическу взъерошила, заторопилась.
- Ну, я пошла. Значит, этажом выше?
И пошла по коридору прямая, строгая наша Пелагея Васильевна.
- Миша,- радуется Лидочка,- поздравляю. У тебя же «отлично».
Мы все поздравляем, тормошим Мишку. Только Славик в окно смотрит, удивляется:
- Как же так? Ей второй этаж, а она на трамвае хочет? Вон стоит на остановке. Ждет. Почему это, Алеша?
***
Мы ходим по школе с комсомольскими значками. Славик где-то позади водит за нами свою вихрастую компанию.
Когда мы собираемся у окна возле нашей батарейки, то (давик с компанией на почтительном расстоянии. Иногда он осмелеет, подойдет к нам и, оглядываясь на своих дружков, спросит:
- Ну как, Алеша?
- Хорошо, Славик,- говорю я.
- Ну вот,- сопит Славик, потом руки за спину, направляется к дружкам.
Мишка на переменках почти не выходит. То они вместе с Лидочкой за партой сидят, то с указкой проверяют друг друга по лохматой географической карте.
- А как добраться до Магадана? - спрашивает Мишка. И Лидочка, спотыкаясь кончиком указки, ведет длинную линию от Москвы на Дальний Восток.
- Почему до Магадана? - спрашиваю я.
- Так, Алешка. Уеду летом. Насовсем. Объявление видел. Требуются туда люди. Поступлю в рыбаки… Может быть, с отцом встречусь.
- Письма от него получаешь?
- Были… А теперь нет.
- Ну, еще напишет,- говорит Лидочка.
Далеко Колыма от Москвы. Где-то останавливается, а потом все-таки идет к Мишке письмо. Если в ящик опущено, то придет…
А если?…
Мы не отвечаем.
* * *
.
…На войне погибают просто. Как застанет пуля, так и падает боец. Мы уже месяц воюем, и я ни разу не видел, чтоы над умирающим картинно склоняли солдаты обнаженные головы, ни разу не слышал торжественных слов, вроде «отомстите за меня, отомстите за Родину!». Я только одни раз видел в атаке развернутое знамя полка. Не поднимались мы с земли под звуки сигналов боевой трубы.
Иногда мы слышали последние слова смертельно раненных. Это была просьба сообщить родным, как все случилось. И мы сообщали, хотя и наспех, но писали все честно. Каждый убитый для нас был героем. А кто же он еще, если остановил полет пули, предназначенной для другого.
В отступлении всегда хочется есть, а больше всего мучит жажда. Сколько легких, безнадежно пустых фляжек мы перетрогали на поясах убитых. Сколько раз тоскливо ощупывали вещевые мешки на их спинах. Ощупывали и обманывались: вместо хлеба - запасные портянки!
Наша полевая кухня все время где-то отстает. Но все-таки кто-то о нас думает, заботится. То нам раздают в пачках пшенные концентраты, сухари, а вот сейчас по окопу разносят в касках сахар.
Сахару мы потребляем очень много. На сахар можно выменять что хочешь: конверты, папиросы, карманное зеркальце и даже удобную гранату-лимонку.
Все наши роты сейчас несут большие потери, но ловкие старшины ухитряются получать сахар даже на убитых. Мы уже привыкли слышать, как наш старшина наставляет своих добровольных помощников:
- Берите и на Филиппова, и на Громова, и на Воробьева…
А ни Филиппову, ни Громову, ни Воробьеву уже давно сахар не нужен…
С каждым днем это число фамилий удлиняется.
Невольно подумалось страшное: кто будет есть сахар, полученный на меня, на Женьку…
Кадровые бойцы научили нас делить сахар по справедливости, без обиды. На шинели несколько кусков сахару. Один из нас, отгадчик, отворачивается. Кто-нибудь накрывает кучку сахару ладонью, спрашивает: «Кому?» Отгадчик, не оборачиваясь, говорит кому. И так дальше, пока на шинели не останется лишь сахарная пыльца.
Делить сахар тоже надо уметь. Сам не догадаешься - научат. Сколько их было в моей жизни! Мама, Пелагея Васильевна, Наташа. И вот сейчас Григорий Иванович.
Тихо на нашем направлении. Ни визга мин, ни свиста пуль. Сидят бойцы на корточках. Большие рабочие руки спокойно лежат на винтовках.
Я разглядываю руки Пончика. С чем они встречались? Карандаш, тетради, чернила, лыжные палки, может быть, и горячая в рукопожатии девичья рука. И сейчас - винтовка.
Григорий Иванович дремлет. Одна рука на земле, другая - на винтовке. Наверное, много всего видели его руки. Он один глаз из-под каски приоткрывает:
- Ты чего, Алеша?
- Да так,… Думаю. Спите, Григорий Иванович. Пригнулась к груди голова политрука.
Я свои руки рассматриваю: это хорошо, что я пошел на завод работать. А было так.
* * *
Все чаще и чаще все мы в классе задумываемся о работе. Ведь мы уже почти взрослые. Скоро паспорта получим, Гога, Лариска, Лева будут кончать десятилетку, а я, Женька, Мишка и Лидочка решаем после семилетки распрощаться со школой.
Меня на завод тянет, в школу ФЗО. Стану «фабзайчонком», а по вечерам буду ходить в школу рабочей молодежи, как Костя. Женька бредит киностудией «Мосфильм», говорит, что при ней есть такое ФЗУ, где готовят декораторов и бутафоров. Лидочка мечтает о театральном училище, а Мишка твердо решил стать рыбаком, даже привычку взял из школы проходить мимо витрины рыбного отдела нашего «Гастронома» N 2.
***
Моя мама за то, чтобы я закончил десятилетку. Погова-риинет она об этом неуверенно, и я знаю почему.
Как то вечером, засыпая, слышал их разговор с Нонкой.
Мама:
- Опять всю нашу прачечную на заем подписали.
Нонка:
- А ты бы не подписывалась.
- Стыдно. Ведь у нас все подписываются.
Нонка тяжело вздыхает:
- У Алешки скоро экзамены. Ботинки бы ему новые.