- Как дела, политрук?
Григорий Иванович на свой автомат показывает:
- Порядок…
- Ничего, скоро таких много будет. Уже первые партии оттуда поступают,- куда-то на восток кивает человек в кожаном.- Эх, времечко нам нужно!
Он снимает пальто, и мы считаем на петлицах его гимнастерки шпалы. Четыре. На рукаве красная звездочка, такая же, как и у Григория Ивановича. Мы уже знаем, что людей с такими звездочками немцы в плен не берут.
В окопах оживление, приглушенные разговоры, металлическое звяканье. Какой-то длинновязый боец в сердцах ругает.полевую почту!
- Ну, кому я письмо сдам? - зло обращается он к каждому встречному, держа в руках бумажный треугольничек. Увидел комиссара, нерешительно обратился:
- Может, вам? Отправьте… Мы ведь сейчас в бой.
- Я свое вон фельдшеру сдал,- показал комиссар куда-то через плечо.- Сдайте ему.
- А-а, понимаю,- догадливо засмеялся боец.- Это же вы ночью выступали? Значит, с нами? Это хорошо.
Он явно обрадовался, запихнул письмо под пилотку, спрыгнул в окоп. Сверху мне видно, как около его штыка сгрудились еще штыки. Потом показалась его голова, он подмигнул нам, и штыки заколыхались, рассосались по окопу, наверное, понесли другим бойцам приятную сердцу весточку.
Наш батальон занял исходную позицию. Последние приготовления. Каждое отделение уточняет задачу. Наш комотделения, сержант Березко, отдает распоряжения:
- В случае, выйду из строя, меня заменит сержант Кораблев.
Женька подтягивается, согласно кивает. Недавно нам троим - Женьке, Пончику и мне присвоили звание сержанта, и теперь очень приятно слышать это добавление к своей фамилии. Где-то сзади хлопает ракетница, и в небо стремительно взвился сигнал наступления,
Сотни, тысячи людей вдруг вырастают на опушке леса, согнувшись, с винтовками наперевес, мы молча, короткими перебежками, движемся навстречу полысевшему зеленому массиву с белыми и красными зданиями.
- Быстрее, быстрее!-подстегивает нас командир Березко.
И вдруг загудела, вздрогнула земля. Немцы открыли минометный огонь.
- Быстрее! Быстрее!-командует сержант.- Тихо! Не орать «ура»! Беречь дыхание!
Впереди пляшущие фонтанчики пыли. Это резанули немецкие пулеметы. Плотный грохот разрывов кидает нас на землю. Но мы не останавливаемся, мы ползем вперед. И слева и справа, на сколько хватит глаза, видны ползущие фигуры бойцов. Как нас сейчас много. Мы наступаем! В сердце никакого страха. Мы наконец наступаем! У Женьки, у Пончика, у Березко, у всех осененные торжеством лица. Мы наступаем, мы знаем, что от нас ждут люди, мы знаем, что нам сейчас делать,
Видно, как немцы поспешно покидают передовые окопы,
- Батальон! Слушай команду! - Это кричит наш комбат.- По фашистским захватчикам огонь!
Бешено, яростно содрогается в руках горячее тело пулемета Дегтярева, с ровными промежутками плюет раскаленным свинцом трехлинейка Пончика, рядом без устали выкидывает в траву дымящиеся гильзы Женькина винтовка.
Мы, восемнадцатилетние, вместе со всей Красной Армией сейчас дарим Москве драгоценные часы, минуты, секунды. Секунды в обмен за все восемнадцать детских и юношеских лет, что нам подарила Москва.
- Батальон! Огонь!
Пулемет дрожит. И диски входят. Просто здорово! Никаких заеданий.
Рядом Григорий Иванович. Стреляет короткими автоматными очередями. И наверное, очень метко. Сейчас, ему здорово помогает забинтованная наполовину голова: не надо, целясь, зажмуривать левый глаз.
Мы торопимся выплеснуть на них свой свинец, а немцы спешат это же сделать в нашу сторону.
Вместе со свинцом пошел в ход чугун. Щедро сыпала Германия воющие раскаленные осколки на российские поля.
Взрыхляли, терзали и мы своим металлом свою собственную землю.
Вот еще один в серо-зеленом танцует на мушке. Нажал гашетку. Часто толкает в плечо приклад пулемета. Упал в серо-зеленом. А может, притворяется? Еще давить и давить на гашетку. Мы его к себе не звали. Сам пришел.
Далеко вперед отполз Григорий Иванович.
Оглядывается, манит меня. Теперь лежим рядом.
- Бей левее! -показывает Григорий Иванович на развалину дома. Это уже окраина города. Сейчас немцы оставили окопы и прячутся за стенами домов.
Пончик суетится, настойчиво протягивает пулеметные диски. Ему не по себе, когда смолкает пулемет.
Рядом лежит Женька. Носком сапога проводит по земле линию. Это значит, что он, Женька, дальше этой линии не отступит. Это у него стало привычкой, но все же часто случалось, когда эту линию он поспешно переползал на животе. Но сейчас по лицу друга я понял, что Женька, наконец, решился ни за что не переползать черту на земле и что сейчас для него путь только вперед.
В небе идет воздушный бой. Наш И-16, «ишачок», как его зовут, сцепился с «мессершмиттом». Они кружатся, стараются зайти один другому в хвост, или вдруг оба вместе свечой взмывают вверх.
- Цирк,- толкает меня Пончик.- Работают без сетки. Сейчас утихла стрельба. Молчим мы, молчат и немцы.
Только в небе словно коленкор рвется. Это нащупывают друг дружку истребители.
И вдруг задымил «мессершмитт». Следом за ним стремительно росла, разбухала черная, жирная полоса, Самолет властно, неудержимо тянула к себе земля. Он в пламени пронесся над нами, ударился о землю, подпрыгнул и снова грохнулся, оглушив нас мощным взрывом.
В небе одиноко резвился «ишачок». Он, казалось, хотел удостовериться, видели ли мы его победу? Самолет закладывал вираж за виражом, делал над нами бочки, набирал высоту, пикировал почти до земли и снова взлетал к облакам. Он покачивал нам крыльями, казалось, неистовствовал, торжествовал, словно исполнял в воздухе ликующий, счастливый танец.
- Ладно уж!-кричим мы.- Хватит тебе! Тикай, пока не сбили!
Резко пикируя, он сильно увлекся и чуть сам не вдарился в землю. Осторожно, видимо испугавшись, «ишачок» выровнялся и потянулся к лесу.
Вдоль цепи от бойца к бойцу передается команда:
- Приготовиться к атаке! Примкнуть штыки, дозарядить магазины!
Моя винтовка за спиной. Я не знаю, что делать: хватаюсь и за нее и за ручной пулемет. Григорий Иванович подсказывает:
- С пулеметом наперевес!
Низко над головами с оглушающим ревом проносятся
наши самолеты, и сейчас же глухо задрожала земля, нам видно, как в дыму, в пламени медленно, словно лениво, падают на землю стены домов, рядом мечутся и тут же исчезают фигуры в серо-зеленом,.
Наши головы пригибает к земле вой артиллерийских снарядов. По привычке мы съеживаемся, ожидая в цепи разрывов, но это наши снаряды, и они рвутся на окраине города.
Минута, другая жуткой тишины, и вдруг стынет кровь в жилах, противная дрожь овладевает телом: гудит от лязга, грохота металла земля.
- Танки! - переглядываемся мы.- Танки идут! Григорий Иванович вытирает слезящийся глаз, смеется:
- Это наши! Наконец-то!
Не знаю почему, но сейчас очень хочется встать в рост, без всякой команды, хочется орать во все горло, все равно что, но лишь бы орать. Хочется кого-то звать за собой и бежать, бежать, не чуя земли, следом за этим грохочущим валом навстречу городу.
- Наши танки,- захлебывается Пончик и бьет меня по спине.-Ура!!!
И вдруг, перекрывая все звуки, слышится высокий, восторженный голос комбата:
- Батальон! За Родину! Ура!!!
А мы уже бежим без всякой команды. Перескакиваем через канавы, какие-то бревна; хрипя, подстегивая криками друг друга, мы с ходу, стреляя, ворвались на окраину города. Раз, другой мелькнула в пыли фигура человека с белой головой. Он, задрав кверху ствол винтовки, на ходу перезаряжает ее и, обернувшись к нам, показывает широко раскрытый рот. Наверное, кричит «ура!». Запомнилась на его рукаве красная звездочка. Это очень здорово быть сейчас рядом с нашими командирами, вместе со всей Красной Армией.
Захлебнулся и смолк в руках горячий пулемет.