Одни религии чтят мучеников, другие - палачей.
(Ежи Лец)
Где я очнулся, можно было понять по одному только смраду. От удушливой вони нечистот, запахов прелой соломы, скисшей капусты и дохлых крыс ком подкатил к горлу, а на глазах выступила влага. Через пару мгновений удалось приподнять гудящую от боли голову, чтобы осмотреться. Сознание услужливо подсунуло картинки недавнего прошлого: крепкие парни тащат меня по вырубленному в скале подземелью.
Казематы замка поистине огромны. Лестницы и переходы соединяют освещенные факелами туннели, в которых наличествуют разноразмерные камеры. В одних можно только сидеть, согнувшись и изнывая от холода, в других - стоять и даже бродить. Первые предназначены для всякого сброда, вторые - для людей знатного происхождения.
Узилище, куда поместили меня, было достаточно просторным, с тремя сплошными стенами и одной решетчатой, выходящей в коридор, но не имело ни лежака, ни окна. Тусклый свет все же позволил разглядеть в углу охапку соломы, на которую я тотчас и переполз, подальше от замызганного и смердящего ведра для испражнений.
Сырость и холод доставляли гораздо меньше неудобств, нежели чувство голода. Живот сводило, тянуло в левом боку. К счастью, мучители хоть и раздели меня до исподнего, но вместе с тем избавили от тугих веревок. Воображение рисовало людей, томившихся здесь годами, лишенных глотка свежего воздуха, в мрачной полутьме и безнадежном отчаянье.
Уже ставшую привычной, баюкающую тишину внезапно разорвал надсадный вопль. Я непроизвольно дернулся, мигом позабыв обо всем прочем. Крик повторился. Затем он то стихал, то усиливался до пронзительного воя. Мука неизвестного мне человека длилась больше часа. Не знаю, что напугало больше - творящее поблизости насилие или резко наступившее безмолвие.
По коридору кто-то шел, тяжелой, вероятно, старческой походкой... Незнакомец задержался возле соседнего туннеля, подхватил стоявший у стены табурет и направился прямиком ко мне. Лысый мужчина лет пятидесяти носил кожаный фартук поверх черной шерстяной рубашки и доходящие до локтей перчатки. Невысокий, но широкоплечий, он напоминал дубильщика или коваля.
Водрузив трехногий табурет напротив решетки, старичок щербато улыбнулся мне.
- Здравствуй, мил человек. Не возражаешь, я присяду? Умаялся совсем... - незнакомец стянул перчатки и вытер пот со лба. - При герцоге-то тут столько водилось сидельцев. Одной его благородной родни человек восемь. Мы с братом вдвоем работали, да при нас пяток помощников. С утра до ночи, без роздыху, поесть толком не успевали. А теперь, вишь ты, задряхлел я, устаю...
Растерявшись, я смотрел на него и все еще не понимал, о чем речь.
- Ты, верно, слыхал, как я справно тружусь. Вагант упрямый попался, из сектантов, сперва поносил меня на чем свет держится... Вину, стало быть, приумножал. Сам понимаешь, признание без пытки - пшик, труха. Кому такое надо? А вот когда шкура вздуется, кость затрещит, тогда - другое дело. Покаяние душу очистит - и сразу на эшафот, чтоб сызнова нагрешить не успел. Оттуда мучеником прямо к богу под крылышко. Благода-а-ать! Не уяснит, обскурант, что лучше дня три здесь промыкаться, а потом в вечное блаженство, чем упорствовать в грехе и угодить к подземным демонам. Там, знаешь ли, не щипцы раскаленные - сковороды, не иглы под ногти - а сразу гвозди вколачивают.
Я нервно сглотнул, закусив губу.
- Спугался? - вполне искренне удивился мой собеседник. - Это не надо, это зря. Мэтр Марддин каждому добра желает. И тэн Инграм, комендант наш, велел тебя не обижать. Мол, юный совсем да вины - одна лишь глупость. Вот я и пришел, так сказать, познакомиться, словом добрым подбодрить. Ваганту тому зажимы потуже закрутил, пущай полежит, к боли попривыкнет. Ее еще много будет. За шпионство пэр-депутат колесовать прикажет, а коли смилуется - четвертуем и конец.
Полагаю, мое мертвенно-бледное лицо являлось лучшим доказательством того, что беседа выходила проникновенная и даже чересчур душеспасительная.
- Депутат наш - человек резкий. Кого вне замка поймает - сразу в петлю, - нахмурился экзекутор. - Ваганту свезло, угодил к малышу Роберту. Теперь хоть помрет с пользой.
- А в-водички можно? - робко спросил я, чтобы не показаться совсем уж невежливым молчуном.
- Сколько угодно! У меня воронка почти новая, бадья залита под самую крышку, лежак на цепях. Живот мигом раздует, потом наклоню тебя малость, чтоб в грудь давило, а когда совсем невмоготу станет, палкой ткну под дых, и все сызнова повторим. Или желаешь: голову вниз, тряпку на лицо и дождик из лейки? Захлебываться будешь, кровь горлом пойдет и носом тоже. Еще могу, коли угодно, чан на огонь. Затем кипяточком в пах. Как такое предложение? Прогреешься сразу, а то замерз, поди, с непривычки?
- Можно... и кипяточку, - обреченно согласился я, поджимая босые ноги и мечтая поскорее завершить малоприятный разговор.
- Зовут-то тебя как? - поинтересовался мэтр Марддин, вставая с табурета.
- Риддерк из Стылоборья.
- На племянника моего похож. У него такой же нос длинный, глаз светлый и волос желтый, ровно пакля. Правда, он постарше тебя будет, раза в два. Ладно, пойду... Работа простоя не любит!
Дождавшись, когда экзекутор исчезнет в катакомбах и снова зазвучат крики истязаемого ваганта, я закрыл лицо трясущимися от страха руками, а затем рывком сдернул не принесшую удачи маску...
Боль, усталость, голод - ничего не значат! Улыбаюсь. Решетка крепкая, надежная - задача не из легких. Все, как я люблю. Эти сукины сыны думают, что могут безнаказанно отбирать чужие вещи и сажать вольных людей в клетку, словно псов! Они украли мой дублет, плащ и сапоги. Мерзавцы даже не догадываются, что покусились на имущество и свободу Рида Короля - лучшего вора во всех землях севернее Посидонии.
"Войду ночью в замок тайком, ночкой темной тихо, молчком..." - мурлыкаю под нос известную балладу. Она многим нравится. Несмотря на то, что написана лично государем-президентом.
Пора выбираться отсюда; найти негодяя Роберта и его жадных до чужого добра прислужников. Хм... Как я мог забыть о коменданте Инграме? Следует непременно вернуть ему долг.
Лысый экзекутор любит свое дело. Он только что ушел, а я уже скучаю. Работа нещадно измотала его. Поберегу старика и уйду, не прощаясь.
Замок на решетке камеры слишком хорош, чтобы открыть ногтем или соломенным жгутом. Здесь нужна тонкая, острая и крепкая вещь. Я знаю, где ее раздобыть.
Торопясь в пыточную, мэтр Марддин позабыл убрать табурет. Растрескавшийся и носящий следы неоднократных починок, он сиротливо стоит посреди коридора. Сняв рубашку, просовываю ее наружу и пытаюсь забросить на вожделенный предмет мебели так, чтобы потом его можно было подтащить ближе.
Со второй попытки трюк удается. Я сдвигаю табурет с места, потянув за некогда белый, а теперь безнадежно испачканный рукав.
"Ждет меня палач, долго будет ждать, я сегодня стану в прятки играть..."
Умышленная порча чужого имущества есть преступление, но не грех. Наверно, мэтр огорчится, увидев, что стало с его табуретом. Жизнь полна неприятных сюрпризов, как гнилое болото - лягушками. К чему я это вспомнил? Истошные крики ваганта похожи на кваканье вследствие непроизвольного сжимания глотки и гортани. Крушу деревяшку о толстые железные прутья камеры в те мгновения, когда он едва не разрывает себе легкие.