В то время как Крильон и Нансей обменивались этими фраза ми, король одевался.
— Пришел ли господин де Коарасс? — спросил наконец он.
— Он у меня, ваше величество, вместе с другим моим кузеном, Амори де Ноэ, — ответил Пибрак.
— Отлично! — сказал король. — Ну-с, — обратился он к Нансею, — ступайте передайте королеве мой ответ!
— Слушаю-с, ваше величество!
— И вернитесь сказать мне, что она решит!
Нанеси отправился к Екатерине.
Королева-мать заканчивала свой туалет в присутствии при нцессы Маргариты. В ее руках был клочок белой бумаги, переданный ей пажом, которому эту бумажку сунул какой-то незнакомец. Но королева, должно быть, ждала письма, так как то обстоятельство, что на бумажке ничего не было написано, отнюдь не смутило ее. Она велела Маргарите зажечь свечу, и, когда записка нагрелась на пламени, на бумаге выступили коричневые буквы, гласившие: «Необходимо, чтобы королева присутствовала на пытке. Быть может, от этого будет зависеть участь Рене».
В этот момент Нансей передал Екатерине ответ короля.
— Хорошо, — спокойно сказала она, — передайте его величеству, что его воля — закон для меня. По дороге велите подать мои носилки.
Карл IX был уже совершенно одет, когда Нансей вернулся.
— Ну, что? — спросил он.
— Королева приказала подать ей носилки, ваше величество!
— Чтобы ехать в Амбуаз?
— Нет, чтобы ехать с вашим величеством в Шатле, — улыбаясь, ответил Нансей.
— Слава Богу! — воскликнул король. — Наконец-то моя матушка стала рассудительнее! Ну, раз она так покорна, то я хочу оказать ей милость. Не надо носилок для королевы: я уступлю ей местечко возле себя!
Нансей поклонился и вышел.
— Господа, — сказал король, подойдя к окну и взглянув на двор, — мне кажется, что на мое приглашение отозвались решительно все: двор полон народа! Ну, едем!
Король вышел из комнаты, прошел через парадные апартаменты, похлопал по щеке пажа Готье, которого очень любил, сошел по лестнице, напевая веселую охотничью песенку, и спустился во двор. Там он посмотрел на небо.
Стояла превосходная погода: небо, лазурь которого не ом рачалась ни одной тучкой, было залито лучами солнца. Тогда король повернулся к Крильону и сказал ему:
— Герцог, мы запоздали на три дня!
— Как это, ваше величество?
— Ну да, если бы все это случилось дня на два — на три раньше, то, вместо того чтобы ехать сейчас в Шатле, мы ехали бы теперь на Гревскую площадь. Сегодня дивная погода, ну а я боюсь, что в тот день, когда Рене будут колесовать, пойдет дождь.
В это время на лестнице показалась королева Екатерина, опиравшаяся на руку Маргариты. Король подошел к ним.
— Ах, ваше величество, — прошептала королева, — вы так жестоки!
Король ничего не ответил. Он подал матери руку и проводил ее к носилкам.
По дороге Карл IX по-прежнему был в отличнейшем расположении духа, и его шуточки причиняли немалую боль Екатерине.
Наконец носилки остановились у Шатле. У дверей этого мрачного здания показался губернатор Фуррон, а сзади него трое людей, вид которых достаточно ясно говорил об их профессии. Это был палач Кабош с помощниками.
— Ваше величество, — сказал Карл IX матери, — представляю вам исповедников вашего любимчика Рене!
Королева не могла подавить дрожь, охватившую ее. Но ее волнение сейчас же успокоилось, когда из-за красных одежд палачей показалась черная мантия Ренодэна. Последний бросил на королеву многозначительный взгляд, и тот вернул ей уверенность.
В пыточной камере по приказанию короля еще накануне вечером были установлены скамьи и стулья. Усевшись в приготовленное для него кресло, Карл IX сказал:
— Господа, можете сесть; я предполагаю, что представление затянется.
Генрих ухитрился поместиться сзади принцессы Маргариты. Почувствовав его близость, она обернулась и шепнула:
— Смотрите, как волнуется мать! Она не волновалась бы так, если бы собирались пытать ее родных детей!
— Однако она вполне уверена, что ей удастся спасти его, — заметил Генрих.
— Ренодэн обещал ей это.
— И он сдержит свое обещание, будьте покойны!
— Да, но Рене будут пытать, Ренодэн не будет иметь возможности помешать этому!
— Как знать! — ответил Генрих. В этот момент король сказал:
— Сир де Фуррон, прикажите ввести обвиняемого. Губернатор подал знак одному из ландскнехтов, стоявших на часах у дверей, и тот троекратно стукнул алебардой о пол. Тогда дверь раскрылась, и появился Рене между двух солдат. Его руки были связаны за спиной, а цепь, сковывавшая ноги, позволяла переступать лишь мелкими шажками. Он был очень бледен и едва держался на ногах. При виде короля он проявил сильный испуг, но, заметив королеву, несколько успокоился.
— Положите обвиняемого на лежанку. Господин Парижский, — распорядился президент Ренодэн. — Мы опять начнем с пытки водой.
Палачи схватили несчастного парфюмера, а Ренодэн уселся за стол и взял в руки перо, чтобы записывать показания Рене, который неистово кричал:
— Я невиновен! Я невиновен!
— Да ну же, приступайте к делу, Господин Парижский! — нетерпеливо сказал король. — Заставьте похлебать водички этого чудака, который кричит заранее!
Один из помощников палача прижал голову Рене к изголовью, а другой ввел ему в рот воронку.
Екатерина взволнованно отвернулась и пробормотала:
— Какое варварство!
— Но почему же? — отозвался король. — Это сенская вода, ее профильтровали, и она очень чиста.
Придворные не могли удержаться и рассмеялись. Рене извивался так, что лежанка плясала под ним, и старался перекусить трубочку воронки зубами.
— Ваше величество, — сказал палач, — вода не вырвет у него признания, но огонь…
— Ну так что же, Кабош, — милостиво согласился Карл IX, — в таком случае поджарьте ему правую руку!
Но в то время как палачи отвязывали Рене от ложа, заговорил президент Ренодэн.
— Ваше величество, — сказал он, — раз Рене так энергично отпирается, то, быть может, надо добраться до истины другим путем.
— Ну-ну!
— У Рене были соучастники…
— Вы откуда знаете это? — спросил король.
— Несколько дней тому назад арестовали вора по имени Гаскариль, — продолжал с невинным видом президент, — и главный судья приговорил его к повешению. К нему в камеру посадили «барана»… «Бараном», — пояснил он, заметив недоумевающий взгляд короля, — у нас называют агента сыскной полиции, который садится в одну камеру с каким-нибудь преступником, притворяется тоже арестантом и в разговоре по душам выпытывает у преступника все его секреты. Так вот, Гаскариль сказал этому «барану» следующее: «Бедный мессир Рене Флорентинец! Не везет ему! Меня-то повесят, а его колесуют».
— А! — сказал король. — Так, значит, Гаскариль — соучастник Рене?
— Да, так оно выходит, ваше величество!
— В таком случае надо поджарить Рене правую руку. Если он не признается — пустить в ход клинья. Ну а если он устоит и здесь, тогда можно попытать счастья в пытке калеными щипцами! А тогда уж можно будет допросить и Гаскариля.
Екатерина смертельно побледнела, Рене оглядывался по сторонам с видом затравленного зверя.
— Не разрешите ли вы мне, ваше величество, высказать кое — какие соображения по этому поводу? — спросил Ренодэн.
— Говорите!..
— Если Рене в конце концов сознается или — что то же самое — если истину мы узнаем от Гаскариля, то парламент для суда над Рене соберется сегодня же?
— Разумеется! Что же из этого?
— Если ему сожгут и правую руку, то как же он будет держать свечу, отправляясь на эшафот?
— Вы правы, — согласился король. — Ну, так приступите прямо к клиньям.
— Но если Рене будет осужден сегодня, то его будут казнить завтра?
— Разумеется.
— Для народа, который возмущен убийством на Медвежьей улице, будет отличным примером, если осужденный перед казнью пройдет по улицам босым со свечой в руках и, перед тем как взойти на эшафот, принесет покаяние на паперти собора Богоматери.