Судья и пророк обтирал бороду и продолжал:
– Я как раз был тогда в Бет-Шемеше.
Иврим жали пшеницу в долине. Вдруг глядим, к нам движется повозка, а на ней... Ковчег Завета Господа!
<...>Люди обрадовались, закричали, побросали серпы, а повозка дошла до поля Йеѓошуа Бет-Шемешского и остановилась там у большого камня. И тогда я велел изрубить ту повозку на поленья, а коров зарезать в жертву Господу. С помощью левитов я снял Ковчег Господень и ящик, бывший при нём, и поставил на большой камень. С жителями Бет-Шемеша я принёс всесожжения Господу. А пять филистимских серенов в тот же день возвратились в Экрон.
К судье и пророку подводили для благословения женихов и невест. Шмуэль желал им многочисленного потомства, какое было у основателей племён Менаше и Эфраима, и рассказывал подходящую историю из жизни праотцев.
Шмуэль любил эти поездки, в пути забывал о своих болезнях, готовил хотя бы маленькие подарки семьям, где будут делать обрезание, и заботился, чтобы юношам на бар-мицву не забыли вручить копьё. Как во времена Йеѓошуа бин-Нуна, в каждом селении для мальчиков, достигших тринадцатилетия, устраивались состязания по стрельбе из лука, бегу и борьбе. Но состязаниями Шмуэль интересовался мало – оттого, что все надежды возлагал не на людей, а на Бога, и ещё потому, что сам он никогда в жизни не держал в руках оружия.
В поездки судья и пророк не брал с собой никого. Родни у него уже не было, а старика-слугу он оставлял дома отвечать пришедшим, что хозяин уехал и, скорее всего, он у главного жертвенника в Гилгале.
Хотя Шмуэль часто ругал иврим за измену своему Богу и обещал им всяческие кары, на встречу с ним приходили из далёких селений пустыни, и даже северные племена присылали своих людей за советом или просто послушать судью и пророка, а потом пересказать услышанное у себя в селении.
Вот и этой весной Шмуэль так бы и ехал на ослике по заросшим тропам от селения к селению, грелся бы на солнышке да шептал бы Богу молитвы за всех иврим, но ему портил радость вопрос, который стали задавать в каждом селении.
В первый раз Шмуэль не обратил на него внимания. После жертвоприношения и трапезы старейшины осторожно спросили, не следует ли иврим, подобно всем их соседям, поставить над собой царя?
– Чего вдруг? – засмеялся судья и пророк.
Старейшины сказали, что народ устал от филистимского нашествия. Люди не хотят больше платить дань и ждать, что ещё взбредёт на ум начальнику военного лагеря необрезанных.
Шмуэль сказал, что понимает их, но уверен, что Бог не забыл свой народ. Нужно только терпеливо ждать избавления. Единственное, чем можно ускорить помощь Неба, – это всем вернуться к Богу праотцев, сжечь поганых истуканов и, конечно, извести лжепророков.
Люди разошлись. К Шмуэлю подвели осла, он поехал к следующему селению, но вдруг вспомнил, как ему задали тот тяжёлый вопрос, и после этого всю дорогу продолжал вслух спор, осуждая иврим за нетерпение, которое может только помешать Божьей помощи своему народу.
– Ждать и ждать! – требовал судья и пророк от невидимых слушателей.
Так он ехал, ёжась от холода и иногда пиная пятками осла. Солнце не согревало старые кости, холод шёл будто изнутри живота и расходился по телу.
В следующем селении был совсем другой повод для радости: свадьба. Но разговор повторился. Шмуэль опять попытался спокойно объяснить старейшинам, что это значит – иметь над собой короля, и как мало останется от их собственной власти. Но те настаивали, говорили, что народ желает непременно царя.
– Народ?! – судья и пророк рассвирепел. – Есть только воля Божья. Он один знает, что нужно Его народу.
Отпив из чашки воды, Шмуэль успокоился и спросил старца, сидящего к нему ближе всех:
– Вот ты отдашь свою дочь Илану на работы в королевское хозяйство?
– Да, – ответил старец. – Я отдам и сыновей в королевскую армию.
– А кто станет пасти твоих овец и ухаживать за виноградником? – выкрикнул Шмуэль и, видя растерянность собеседника, презрительно процедил: «Короля из плоти и крови» им нужно!
Вскочив со скамьи, он направился к выходу. У порога обернулся к растерянным старейшинам и прогремел:
– Мало, значит, вам заступничества Небесного?! Хотите, «как у соседей», короля, а там и астарт поганых, «как у соседей», пожелаете, а?
Он откинул шкуру, что занавешивала вход, и, не дожидаясь ответа, вышел.
Хотя судья и пророк знал, что только что одержал победу, но не пришло к нему, как бывало раньше, успокоение оттого, что направил людей на путь, указанный Господом праотцу Аврааму.
Не слезая с осла, Шмуэль поел, – кто-то успел положить ему в суму под седло ещё тёплые лепёшки, – и попил воды из меха. Скоро от однообразия камней на дороге он задремал. Угрюмый осёл уверенно вёз судью и пророка к Алмону.
Но едва селение показалось за сосновой рощей, дремлющему Шмуэлю явился Господь и сказал:
– Послушай голоса их и поставь над ними короля.
Ицхак бен-Эзер жил в Явеш-Гил’аде уже несколько лет, но всё ещё считался пришельцем и поэтому не имел земельного надела. Каждый день он поднимался с рассветом, в любую погоду умывался, приносил жертву зерном и водой, варил еду для всего дома, а потом мыл глиняные чашки. Ворча, следовали за ним остальные иврим, сообщая всему свету, что вон, соседи из племени эмори не вылезают из-под шкур, пока не пригреет солнце, а уж умываться!..
Травы лежали в воде, козы и овцы, проголодавшись за ночь, всё же не спешили из жилья в тёмный мир.
Ицхак бен-Эзер брал в руки плошку, которой все черпали воду из общего котла, а прикрыть его забывали. К утру в котле плавали мухи и мотыльки. Ицхак бен-Эзер собирал их плошкой, выходил под навес, присев на корточки, выливал воду на песок и глядел, как на ветерке обсыхают крылья насекомых и начинают трепетать в солнечных лучах, переливаясь цветами от голубого до малинового. Улыбаясь, Ицхак бен-Эзер возвращался в дом, где остальные обитатели уже начинали вставать и мыть руки, надеясь, что, может, и к ним придёт такое же весёлое настроение, как у пришельца из надела Эфраима. Повязав головы платками, кряхтя и отплёвываясь, мужчины шли доить коз и овец, женщины принимались за стряпню. Палочки для воспламенения коры за ночь отсыревали, а огонь во многих домах поддерживать ленились. Утром по селению бегали дети. Найдя огонь и отогревшись возле него, они возвращались, захватив горшок с углями для своего очага.
В доме пришельца из Эфраима огонь горел всегда.
Ицхак бен-Эзер очищал от сажи угол комнаты, где стоял жертвенный камень, откидывал шкуру у входа в дом-землянку, впускал внутрь свет и пучком птичьих перьев подметал пол.
Он с радостью занимался делами – разгонял мышей, просеивал крупу, кипятил воду. У него хватало недоброжелателей в селении. Старейшины презирали пришельца, предполагали даже, что он обучен грамоте (это было преувеличением, хотя в селении, откуда он пришёл, до лесного пожара, действительно была школа). Но население Явеш-Гил’ада тянулось к Ицхаку бен-Эзеру, многие его уважали за знание обычаев иврим, за умение заговаривать боль и за рассказы о праотцах. Этими рассказами он скрашивал людям скуку замиравшей на зиму жизни.
– Иврим отличаются от остальных тем, что не ленивы, – объяснял Ицхак бен-Эзер, разводя огонь в печи. Он отмахивался от дыма и потирал ушибленную о притолоку плешь. – За это нас избрал Господь.
– Как он мог выбрать себе такой народ, как мы?! – недоумевал кто-нибудь из иврим, высунув руку из-под прихваченных плесенью шкур. – Ты погляди на нас: похожи мы на народ Божий?
– Вот, вот, – подхватывал Ицхак бен-Эзер. Огонь уже метался по всему своду печи, и люди подбирались к ней поближе – погреться и посмотреть на пламя. – Моше тоже не поверил. «Кто я такой? – вопрошал он. – И разве достоин избавления этот ничтожный народ?»