В этом фильме даже есть ведущая, что родному советскому зрителю полагалось редко: «Я, Евдокимова Наталья Михайловна, — говорит в кадре нестройная женщина средних лет среднесоветской внешности, — являясь его лечащим врачом, должна отметить, что Андрей Дмитриевич относится к числу дисциплинированных пациентов… Больному Сахарову предписано диетическое питание… Меню составляется с учетом вкусовых наклонностей пациента. Отдаётся предпочтение молочным и растительным блюдам».
Так и сказала: блюдам. При переводе на европейские языки подобные шероховатости отпадут.
С диссидентами здесь не поспоришь: второй фильм — явное издевательство над заслуженным человеком, кумиром миллионов. Как бы опровергая свою голодовку, академик перед скрытой камерой (её встроили прямо в больничной палате) не переставая жуёт под дикторские пояснительные реплики, и кажется, будто он, как неудовлетворённый в пище персонаж Стругацких, круглосуточно поглощает еду. «Он — жующая машина, — пишет Елена Боннэр в мемуарах. — Ужас! Кто это сделал? Это сделали люди». Рядом с кроватью Сахарову заботливо повесили настенный календарь с передвижным окошком — теперь он сам каждое утро работает на Луи, перемещая квадратик на следующую дату. А вот — обследование: академик стоит в исподнем и что-то бормочет о том, что всё хорошо.
Луи рассуждал так: «Да, некрасиво. А они в ЦРУ красиво поступают, когда так же втёмную используют старика, чтобы нас опорочить и обгадить? Так почему нам нельзя?»
Позднее было сделано еще несколько серий: Виктор намеренно сериализовал кино, совместив все самые искушающие приёмы западного телепродакшна: реалити-шоу, сериал, переходящая из серии в серию интрига, сопутствующий скандал. Елена Боннэр, её друзья-диссиденты и эмигранты (дети Боннэр к тому времени уже проживали в США) не понимали законов такого шоу-бизнеса и, пытаясь «изобличить» и «разоблачить» Луи, только били 'в молоко, повышая градус.
То, что «Виктор Луи представляет», хочется смотреть и смотреть.
Весь ворох претензий к «горьковским лентам» Елена Боннэр выложила в своих воспоминаниях: не будем их пересказывать, так как лучше автора этого не сделаем. Заметим лишь, что по существу таких претензий единицы: не «гуляет» по городу, а идёт в прокуратуру, куда вызвали; на лавочке не с «приятельницей», а с адвокатом и так далее. Остальное — по этике и морали: зачем показывают пароход, если нас на пристань не пускали? По какому праву пациента снимают в ходе обследования без его согласия? Зачем врут, что Сахаров обедает в одиночестве? Почему создают впечатление, что он с цветами идёт в гости, хотя он их купил себе в собственную квартиру? Укор правомерный, но нет женевских конвенций для ведения «холодной войны».
В этой игре без правил Елена Боннэр сама подыгрывает Луи своим последующим поведением: в пятой серии она в ОВИРе получает выездную визу, едет в Москву, прибывает в Шереметьево. Ради этого вылета её муж несколько раз голодал, рискуя жизнью, — и вот, новая горбачёвская власть в нарушение закона старой власти выпускает её за рубеж «на лечение». Луи сообщает: «Это не билет в один конец. Она всё ещё в ссылке, и следует ожидать её возвращения».
Однако показательно-примирительный жест молодого генсека в рамках его «нового мышления» не был принят и оценён Боннэр. Вместо докторов она встречается с американскими конгрессменами в Вашингтоне (у Рейгана хватило такта не принимать её в Белом доме), с Миттераном — в Париже, с Тэтчер — в Лондоне, чтобы, как скажут репортёры, «нагнесть и окошмарить». А советских медиков она сравнивает с Йозефом Менгеле, нацистским экспериментатором над узниками лагерей. Негласный джентльменский контракт с советскими властями («мы тебя выпускаем, ты ведешь себя тихо») не был ею соблюдён.
Имела ли Боннэр право его нарушать? Думаю, да — это свобода её совести. Но стоило ли тогда надеяться, что Луи не будет играть с ней в бейсбол вместо шашек?
И он заявляет в западной прессе: «Она выехала за границу на лечение, но ходит к политикам, а не к врачам. Её политические акции провоцируют ситуацию. Она потеряла всякое чувство реальности».
В марте 86-го, в шестой серии, Андрей Дмитриевич один: жена за границей. Он на переговорном пункте говорит с ней по телефону, цитирует интервью Горбачёва в «Юманите» о себе самом: в монтаж как бы случайно попадает отрывок фразы: «Меня содержат в соответствии с законом», что можно принять за мнение самого академика.