Теперь это поняли и занялись «улучшением имиджа страны». Только то, что сегодня делает весь огромный телеканал Russia Today, тогда делал один Виктор Луи.
Своими идеями, подходами, своим modus vivendi он перебрасывал нам мостик к современному переосмыслению понятий «национальная идея» и «патриотизм». Он пытался помочь вытащить русского медведя — хоть за хвост, хоть за уши — из вечной распорки крайностей: «с нами» или «против нас», «свой» или «чужой», «герой» или «шпион», «патриот» или «предатель». Из альтернативы без выбора.
Этот человек показывает нам направление «здорового патриотизма». Такого, при котором «свой путь» — это не наказание, а дополнительные возможности. При котором национальная самоидентификация идёт дальше, чем «на-кась выкуси». А величие своего народа не противоречит, а наоборот, помогает бережному отношению к не-своим. Допустим, кто-то скажет, что «инородцы захватили рынки, вытеснив оттуда русских торговцев». На это последует два полярных ответа: первый — так им и надо, русские не умеют работать; второй — давай возьмём палки и прогоним чужаков. «Доктрина Луи» выдаст третий ответ: давайте включим мозги, чтобы перехитрить обидчиков и мирно вернуться на рынки. Но это — сложное «наукоёмкое» решение, тогда как толпа требует простых.
«Давай зайдём на могилу к Киму Филби», — предложил как-то раз Виктору знакомый. «Як предателям на могилы не хожу», — ответил он. Предательство не имело для него паспортов.
Почему ястребы Запада, желавшие расчленения России и её полного краха как самостоятельной цивилизации, ненавидели Луи больше, чем Политбюро и Советскую армию? Потому что Луи, очевидно, всё делал правильно.
И наконец, ещё один штрих к портрету, который, увы, пока не передался нам по наследству, вернее сказать — «не передался по наследию».
Это был человек с фантастической до неправдоподобия волей к жизни, с запойным восхищением этой жизнью, с неутолимым к ней интересом. Это был пассионарий, для которого жизнь — не «то, что с тобой происходит», а «то, чем ты управляешь и чем живёшь». Он брал от жизни всё, создавая новое, а не отнимая у других. К сожалению, те жизненные программы, которые мы видим сегодня вокруг, — это, по меткой классификации политолога Виктора Милитарёва, либо «ломщики» («иду вверх по головам»), либо «лохи» («плыву по течению вниз и даю себя разводить»).
«Никто никогда не напишет обо мне правильно», — говорил Луи, словно закладывая в этот императив автоматическое опровержение любых инсинуаций против себя, разоблачений, попыток после его смерти докопаться до запретного «нутра». Но свои секреты он не скрывал, а прятал, а это большая разница. Он сам порождал и поощрял создание такого количества легенд, преданий, мифов, слухов, былин и апокрифов о себе, что истина глубоко закопалась в художественном вымысле, и не разберёшь — где она, а где игра воображения.
По-иному же поступили люди, которые шли с Виктором по жизни: спецслужбы, с одной стороны, и семья — с другой.
Все попытки обращаться в ФСБ в форме как официальных запросов, так и задушевных бесед, тонут в бездне: ни отказа, ни согласия. Ответ: «Материалы есть, но они засекречены» тоже был бы ответом, но нет и его: то есть засекречен даже сам факт засекречивания. Сотрудники этого ведомства и других спецслужб при произнесении этого имени улыбаются в пшеничные усы, но отвечают, что такого не знают. Один из «бывших», который уже не отрицал, по моей просьбе и при мне набрал номер генерала в отставке Филиппа Бобкова, который ответил, что впервые слышит о таком человеке — Викторе Луи. Другой «бывший» сказал мне, что касавшиеся Луи архивы были сожжены в 1991 году, когда КГБ опасался штурма своей штаб-квартиры. Загадка, завернутая в секрет и упакованная в тайну.
Да, ещё был третий, который «раскололся», что такие досье есть, но они не будут приоткрыты ещё лет пятьдесят, так как «вы же понимаете, семья…».
А что же семья?
Чем больше времени проходило с момента смерти Луи, тем сильнее закрывались его жена и взрослевшие сыновья. Чем старше становились дети, тем больше они стремились обрубить нити, тянувшиеся к отцу. Двоим уж стукнуло по полтиннику, а они всё «несли тяжкое бремя». Кажется, ему ничего не удалось им передать, кроме денег.
Делиться материалами, фотографиями и даже устными воспоминаниями об отце они отказывались не только с нами, «назойливыми журналистами» (каким был и сам Виктор), но и с публицистами, историками, бывшими друзьями семьи. Всем было отказано во всём. Мадам Дженнифер до последнего сохраняла лицеприятную мину, не лишая друзей покойного мужа socializing'a, светского общения, но её передёргивало, когда залезали в прошлое.