Это была СВОБОДА!
«Администрацией лагеря характеризуется отрицательно». Если верить этому документу, В. Луи не мог быть стукачом
Сидели два товарища. В. Луи с лучшим другом А. Шимкевичем вскоре после освобождения.
Ради друга этот «скромник» в очках обведёт вокруг пальца мощнейшую французскую контрразведку DST
«Лагерное братство»: Виктор (Виталий) Луи, Роман (Роальд) Сеф, Андрей (Андрэ) Шимкевич. Такими они вышли из зоны. 1950-е гг.
Справка об освобождении Луи Виталия Евгеньевича, 1928 г. р., русского, уроженца г. Москва, который содержался в местах заключения с 09.07.1947 по 17.08.1956 г., «откуда освобождён в соответствии указа от 24.3.56 г. со снятием судимости и изправ»
Ещё одна справка, уже о реабилитации: «…дело прекращено за отсутствием состава преступления». Этим клочком власть извинилась за сталинский террор: простите, ошиблись…
Съёмочная группа НТВ на станции Абезь (Республика Коми) в компании В. Ложкина (второй справа). Благодаря ему Сталин ещё не для всех «эффективный менеджер»
ГОД ЗА ДЕВЯТЬ
— Виктор, вы научились иметь Софью Власьевну!
— Кто такая?
— Ну так называют советскую власть…
— Ну тогда уж Софья Владимировна! По отцу.
(из разговора В. Луи с В. Некрасовым)
Из всех своих лагерных собратьев по несчастью (а теперь — по счастью) Луи был готов к воле лучше остальных. Кого-то лагерь искалечил и надломал, его — закалил.
Когда в полярных широтах уже наступала в московском понимании зима, в самой Москве ещё догорало лето. Луи сошёл с поезда на Казанском и через мгновенье окунулся в бешеный ритм столицы на площади Трёх Вокзалов. «Виталий Евгеньевич Луи сошёл с поезда совершенно другим человеком… Это десталинизированный советский гражданин двадцати восьми лет, который научился… чувству собственного достоинства старого образца: не показывать ни боль, ни радость», — замечает Илларио Фьоре.
Родная бабушка, мамина мама — та самая, что учила Витю доброте и английскому, — не дождалась внука: её похоронили на Ваганьковском кладбище в маминой могиле. Первым делом Луи идёт к ним, а потом сразу же бросается в поиски своей Арины Родионовны — няни-Бабани. Тогда ещё была горсправка, главный и единственный «поисковик» Москвы, этакий people finder доэлектронной эпохи, который творил чудеса за две копейки, кроме одного случая — когда ищешь любимую девушку по фамилии, которую она сменила, выйдя замуж.
Луи образца 1956-го, «дитя XX съезда» — как позже назовут этих людей— представляет из себя довольно колоритное зрелище. Он часто меняет место жительства, переезжая из коммуналки в коммуналку: живёт то «у тёток на Петровке около катка», то на улице Горького, то на Поварской «в кухарской комнатёнке», то ещё непонятно где в съёмной комнатушке на пару с Шимкевичем, и всякий раз — в помещении, ненамного большим стенного шкафа. Ходит в чудовищном даже по тем временам бобриковом пальто. И судорожно прокручивает в голове варианты, где достать денег.
«Он появился вдруг внезапно, — вспоминает Виктор Суходрев, — разыскав нас. Он явился глубокой осенью в каком-то жутком длинном неказистом чёрном пальто, и рассказал, что все эти годы провёл в заключении. При этом у него почему-то сохранились явно дорогие заграничные очки».
По рассказам ещё одной бывшей зэчки, отсидевшей долгие годы в Воркуте Риммы Шахмагоновой, Луи разложил на столе карту Москвы и отмечал «пестиками адреса друзей, у которых он мог бы взять в долг. Пройдёт совсем немного лет, и перед ним будет лежать уже карта мира, и отмечать он будет страны, которые посетил. Но тогда это была «дорожная карта» заёмщика. Добрёл он и до семьи Шахмагоновых со словами: «Римма, дай денег, я знаю, ты получила за дачу». Но ему не дали.