Тем более бензин из советской заправки, всегда доступный Виктору несмотря на очереди и дефицит, «кушать» могли только советские машины — стоявшие у него в разное время «жигули», «Волги» и «москвич». В крайнем случае — танкоподобный пятисотый Mercedes. Соотечественник Дженнифер, Land Rover, уже плевался. А вот с раритетными BMW-328, Porsche-911 и Adler-Bentley 4 1/4 вообще не стоило играть в русскую рулетку с пистолетом от советской АЗС: лучше договориться со спец-АЗС для иностранных дипломатов, чем потом сжигать тысячи рублей на замену карбюратора и переборку движка.
Супруга Дженнифер забилась в дальнем от фасада помещении, ожидая сокрушительного взрыва: в детстве она слышала о бомбёжках Лондона.
Виктор вернулся в спальню и накинул на плечи шерстяной пиджак. Даже в таких ситуациях он оставался денди. Джентльмены не тонут, а проверяют глубину, не горят, а испытывают термостойкость. Он понимал, что все погибло. Всё, во что он за последние десятилетия вложил столько денег, да ладно деньги — душу! Выписывая по заграничным каталогам запчасти. Заставляя отправителей выпучивать глаза на графу «страна получателя: Советский Союз». Привозя тайком, по страшному блату, мастеров с ЗИЛа, которые ехали к нему в Баковку украдкой от начальства в перерывах между обслуживанием политбюрошных «членовозов». Ведя «толковище» с лоховатыми владельцами олдтаймерного вторсырья — старых автомобилей в ужасном, «убитом» состоянии, не на ходу. Наконец, лично гоняя приходящих «ремонтеров», объясняя им с пролетарской прямотой, что тут, в его гараже, не колхоз, а всё вокруг — не народное, а его личное, а потому в рабочий день надо работать, как при капитализме, а не делать вид, что работаешь, иначе он, Виктор, сделает вид, как при социализме, что платит…
И это всё — прахом, в буквальном смысле. Пеплом. Как споёт классик русского рока через несколько лет, «прощальным костром догорает эпоха». Виктор скрестил руки на груди, наблюдая за пламенем: вот уж точно Год Крысы, мерзотного животного. Начался со смерти его верховного покровителя, Андропова, и заканчивается гибелью его детища, уникально неповторимой во всём соцлагере, от Берлина до Владивостока, коллекции довоенных спортивных машин, каждая из которых стоит семилетней зарплаты простого советского инженера.
Мрак какой-то… Пир для злорадников и завистников, лузеров всех мастей. Также, со скрещенными руками на груди и в наброшенном на плечи мундире, наблюдал с пригорка Наполеон за пожарищем Москвы.
Из останков гаража летели не только сполохи, но и искры — это предсмертно салютовал дизель-генератор, привезенный Виктором из Европы. К тому времени он уже, правда, лишь страховал: по звонку из ЦК КПСС в дом Луёв, как их называли друзья и соседи, на зависть всей Баковке провели трёхфазное электричество, и потому напряжение не падало по вечерам, когда дачники включали свет и обогреватели-рефлекторы. Не дай бог приём, с иностранными корреспондентами, послами, «ответственными» советскими товарищами, а тут — на тебе — свет вырубили: вот тогда генератор. Теперь он погибал, по-братски деля участь на чужбине с автомобилями-иностранцами.
Виктор прокричал домашним какие-то слова, смысл которых был: «Отставить тушить!». Его привыкли слушаться. Пожарные, так быстро приезжавшие, когда Виктор платил им за непрофильные услуги на своей даче, теперь как будто ползли. Наконец приехав, они могли только пожалеть владельца гаража, выразить соболезнования по поводу безвременной кремации добра, стоившего в разы дороже всей их пожарной части.
Гараж стоял у самого забора, на пути от ворот к дому. Поджечь его можно было и снаружи — но днём, со стороны проезда, рискуя быть замеченным… в конце концов, не плескать же бензином из канистры через забор, не бросать же «коктейль Молотова»? Нет, это явно была не атака, а диверсия. Работа не внешнего врага, а внутреннего — кого-то из замаскированных «своих». Всё еще хотелось верить, что это был окурок, нечаянно брошенный мастерами на пол, а потом воспламенивший пропитанную бензиновыми парами деревянную стружку, но что-то подсказывало — не окурок. Кто-то хотел дать Виктору прикурить по-настоящему.
В тот проклятый вечер или в один из ближайших вечеров на одной из двух телефонных линий, проложенных в Викторов дом на фоне тотального московского бестелефонья, будет его друг по прозвищу Михмих: