Его, как ни странно, взяли — не на Лубянку, а в посольство. Насколько быстро он устроился, настолько же мгновенно и погорел. Одним из первых поручений было выкупить билеты для советника в Большой театр. Луи взял деньги, по доверенности в спецкассе приобрёл на них четыре билета, из которых два похуже отдал предвкушавшему редкий московский досуг американцу, а два получше кому-то, очевидно, перепродал по спекулятивной — как тогда говорили — цене. По меткому выражению того же Виктора Горохова, «Луи вылетел из американского посольства без пропеллера».
Это был 1944 год.
В том же году в коммерческом ресторане гостиницы «Москва» можно было увидеть такую сцену: за столом сидит веселая, уже разгорячившаяся молодая компания, сливки тогдашнего «гламура»: сын Демьяна Бедного Свет Придворов, знаменитый теннисист Олег Корнблит, девушка, называющая себя правнучкой Достоевского, которая развлекает общество демонстрацией ордера на калоши, некая красотка по имени Светлана Фогель (говорят, «ненашенская», иностранная подданная), а при ней — наш Витя, уже научившийся не ужинать за чужой счёт, а кормить других за свой.
После школы он без особого труда поступает в Юридический институт, изучает латынь (отсюда пожизненная любовь к латинизмам в речи), учится опять-таки хорошо, но ещё лучше занимается собственным трудоустройством. К 1947-му он успел поработать помощником повара британского посольства (хлебное, надо сказать, место) и курьером новозеландского.
Но нет повести печальнее на свете, чем повесть о чиновничьем запрете: иностранцы-то Витю брали, а вот советское БюрОбИн (БЮРо по Обслуживанию Иностранцев, предтеча монструозной империи ГлавУпДК МИД), снабжавшее зарубежные организации проверенными коллегами с Лубянки — советскими сотрудниками, — юного варяга заворачивало. Посольства с БюрОбИном не ссорились, а потому указывали Вите на дверь. Тогда он шёл в другое посольство и работал там «пока не началось» — и так несколько лет.
Окончательно «бросил якорь» он у бразильцев: тогда их посольство еще не переехало в красивейший особняк русского стиля работы Александра Каминского на Никитской, а как и многие другие диппредставительства, квартировалось в «Метрополе», в районе третьего-четвертого этажей. «Лучше колымить в Гондурасе, чем гондурасить на Колыме», — гласит современный российский фольклор. Вот и тогда, лучше было быть посыльным у латиноамериканцев, чем «негром» у своих. С БюрОбИном он в итоге как-то договорился: быть может, не только с ним, но и со смежниками.
Зарубежным дипломатам полагался особый продуктовый режим: что-то разрешали ввозить из-за границы, что-то приобреталось за валюту через ещё одну систему, шедеврально названную в стиле раннесоветского аббревиатурного новояза — «Торгсин», магазинов «ТОРГовли С Иностранцами». Виктор устроился секретарём посла, и устроился неплохо: наряду с секретарскими обязанностями, а также тем, что в наши дни назовут «мониторингом СМИ» (он делал вырезки из советских газет и готовил для посла дайджесты), была ещё одна функция, самая вожделенная — Луи фактически выполнял работу завхоза.
А вот это уже теплее…
Он имеет в своём распоряжении ключи от посольской машины (в Москве, в 18 лет!), украдкой катает на ней друзей и подруг, чем доводит последних до состояния поросячьего визга, имеет доступ к «валютным» сигаретам, алкоголю и одежде. Продуктовые талоны и небольшие суммы в валюте, которые дарил ему посол за хорошую службу, добавляли позитива к и без того широким горизонтам возможностей. Что охранял, то и имел: по рассказам друзей, тогда у Луи можно было «достать с рук» и костюм, и галстук, и виски, и сигареты Camel. Одним словом, «подфарцовывал»: но делал это в нескольких десятках метров от Кремля, где сидел — страшно сказать кто — Сталин!
Говорить, что он сознательно лез в «уголовку», нельзя: но предпринимательская жилка у него была, как сегодня сказали бы компьютерщики, «в пресетах». Она была гораздо сильнее, чем чувство самосохранения. Скажем, могло быть такое: посол или кто-то из верхушки посольства просил Виктора закупиться чем-нибудь из серебра, бронзы или живописи. Луи переводил в уме рублёвые цены в долларовые по лояльному, а не грабительскому официальному курсу, «деревянные» платил из своих, «зелёные» оставлял себе.
У Булгакова в «Мастере и Маргарите» есть глава — «Сон Никанора Ивановича»: так вот, в отличие от оного, Луи не снились кошмары с театром, где конферансье приглашал зрителей на сцену для сдачи валюты. Примеру гражданина Канавкина, сдавшего «тысячу долларов и двадцать золотых десяток», Луи не последовал.