Он никогда прежде не разговаривал с метаморфами, во всяком случае сознательно. Он даже никогда еще не видел ни одного из них вблизи. А теперь: «Сюда, пожалуйста, господин. Вниз по этой лестнице, прошу вас». Чудеса, да и только!
— Сюда, пожалуйста, господин.
Они вышли из дворца прокуратора на улицы Ни-мойи в самый разгар ясного, светлого, изумительного во всех отношениях дня. Гостиница, в которой Мандралиска поселял приезжавших к нему из других городов, находилась в десяти минутах ходьбы от реки, нужно было лишь подняться на холм, миновать штаб Движения, жилой дом с маленькими квартирками, в одной из которых обитал сам Тастейн, повернуть налево и пройти подземным переходом, от которого начиналась широкая каменная лестница, ведущая на следующий городской уровень. Там, в ряду больших белых башен — такими было большинство зданий этой части Ни-мойи, — стоявших гордой шеренгой вдоль улицы под названием Ниссиморнский бульвар, возвышалась гостиница. Дворцы четверых из Пятерых правителей располагались на том же Ниссиморнском бульваре несколько дальше, где многоквартирные дома уступали место особнякам самых богатых жителей великого города. Эта улица была настолько знаменита, что, увидев ее в первый раз, Тастейн чуть ли не всерьез испугался: а не подогнутся ли у него колени, когда он вступит на этот тротуар.
— Граф Мандралиска подшучивает над вами, — продолжил разговор метаморф, когда они вступили на каменную лестницу, — невзирая даже на то, что вы один из самых важных для него людей. Ведь вы его близкий помощник, не правда ли?
— Один из самых близких. Вы сейчас видели еще двоих. Джакомин Халефис, Хаймак Барджазид и я: мы, так сказать, внутренний круг, люди, которым он больше всего доверяет. — Это было не так уж далеко от правды, подумал Тастейн. С Халефисом, Барджазидом и им самим граф держался гораздо более непринужденно, чем с кем-либо еще. Он рассказывал им такие вещи, какие всю жизнь держал в тайне от всех остальных: о своем детстве, своем отце, своей службе у Дантирии Самбайла. Несомненно, это должно было служить показателем некоторой близости.
Но тут Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп произнес фразу, потрясшую Тастейна точностью наблюдения:
— Да, вы — люди, которым он больше всего доверяет, но насколько он доверяет вам? Или кому бы то ни было? И насколько вы сами доверяете ему?
— Я не могу обсуждать эту тему, господин.
— Я думаю, он сложный человек, ваш граф Мандралиска, — гордый, подозрительный, опасный. Он предлагает нам союз. Он дает нам обещания.
Тастейн теперь видел, куда клонится этот разговор. Он промолчал, но молчание это вышло каким-то неловким.
— Из обещаний, которые ваши люди давали нам в прошлом, не вышло ничего хорошего, — продолжал меняющий форму. — Разные понтифексы и коронали уже неоднократно клялись сделать нашу жизнь лучше, предоставить нам те или иные права, отнятые у нас лордом Стиамотом, разрешить нам свободный выезд из наших земель… Вы сами видите, как мы сейчас живем.
— Граф Мандралиска не является ни понтифексом, ни короналем. Цель, которую он преследует, состоит в том, чтобы освободить жителей этого континента от правления таких королей, как те, о которых вы говорили. Он имеет в виду всех жителей, включая и ваш народ.
— Может быть, и так, — сказал меняющий форму. — А как по вашему мнению, он благородный человек, ваш граф Мандралиска?
Благородный?
Это слово, подумал Тастейн, не могло оказаться первым, пришедшим на ум, когда речь заходила о Мандралиске. Бессердечный, да. Хладнокровный — возможно. Страшный. Жестокий. Целеустремленный. Безжалостный. Но благородный? Благородный? Тастейн, когда жил в Сеннеке, знал несколько бесспорно благородных людей, хороших, сильных, лишенных хитрости, чье слово было словом чести. Например, Лиапранд Струме, владелец магазина, который никогда не отказывал в кредите попавшим в беду. Сафьяр Сьямилак, бейлиф его отца, беззаветный страж тех мест. И большой рыжебородый человек с фермы, находившейся чуть выше по течению реки от их собственной, который сломал себе спину, поднимая фургон, упавший на того маленького мальчика; да, его звали Гейвир Маглиск. Три человека, в благородстве которых невозможно было усомниться. Но было трудно понять, что же общее с этими тремя было у графа Мандралиски.
С другой стороны, ему не пристало порочить графа Мандралиску перед этим метаморфом или кем-либо другим. Он служил Мандралиске, а не метаморфам. Так что, если это существо хотело выяснить, можно ли считать Мандралиску заслуживающим доверия или нет, ему следовало использовать для этого иные источники информации.
— Граф — необыкновенный человек, — ответил наконец Тастейн. И это была чистая правда. — Когда наша земля будет в конце концов освобождена от гнета понтифексов, вы сможете увидеть, насколько хорошо граф Мандралиска держит свои обещания. — И это тоже была правда, хотя цена этой правде была грош. — Посмотрите туда, господин, — сказал Тастейн, лихорадочно выискивая предлог уйти от этой скользкой темы. — Как полуденный свет играет на Хрустальном бульваре!
— Да, это действительно очень красиво, — невнятно прошамкал Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп и, сильно прищурив свои странные глаза, окинул взглядом ослепительное сияние, отражавшееся в этот час от самозаряжающихся светильников, которыми на самом деле являлись зеркальные плитки, коими был вымощен Хрустальный бульвар. — Ваша Ни-мойя это величайший из городов. Я признателен вашему графу хотя бы за то, что он разрешил мне приехать сюда. И я надеюсь когда-нибудь, после того как ваш граф выиграет свою войну против понтифекса и короналя, привести сюда моих соплеменников, чтобы они тоже смогли все это увидеть. Ведь он же обещал, что нам это будет позволено.
— Да, он это обещал, — согласился Тастейн.
Когда Тастейн, проводив меняющего форму в его гостиницу, вернулся в штаб Движения и застал там Джакомина Халефиса, он обрадовался. В последнее время между Тастейном и адъютантом графа возникла своеобразная дружба, основанная, вероятно, на опасении Халефиса, что Хаймак Барджазид займет его место в привязанностях Мандралиски. Тастейн знал, что Халефис находился рядом с Мандралиской уже очень давно, с тех пор, когда они оба были на службе у Дантирии Самбайла. Во время восстания прокуратора они вместе сражались против армии Престимиона.
Но именно Барджазид, которого Мандралиска знал всего лишь несколько месяцев, дал графу шлем, являвшийся его главным оружием. И в последнее время граф частенько отдавал предпочтение перед Халефисом тощему коротышке из Сувраэля. Поэтому Халефис, очевидно, решил завязать отношения с молодым и стремительно возвышавшимся Тастейном, формируя негласный союз для того, чтобы воспрепятствовать дальнейшему росту влияния Хаймака Барджазида на Мандралиску.
Впрочем, Тастейн, несмотря на свою молодость, был достаточно сообразителен для того, чтобы понять, что Халефис глубоко заблуждается.
Ни один человек на свете не имел ни малейшего основания тревожиться по поводу места, которое он занимал в «привязанностях» Мандралиски. Мандралиска не имел никаких привязанностей, только планы, намерения, цели; и людей возле себя он держал, лишь исходя из своих представлений о том, могли или нет они пригодиться в его планах, рассматривал их исключительно как инструменты для достижения его целей и не задумываясь отбрасывал их, если ему казалось, что они больше не могли быть ему полезны. Так что тот, кто считал себя в той или иной степени другом Мандралиски или же воспринимал графа как своего друга, занимался самообманом.
Но, несмотря на это, Тастейн не собирался отвергать дружбу Халефиса. Служба у графа Мандралиски была чрезвычайно нервным занятием. Никто не мог предугадать, когда совершит серьезный промах или даже незначительную ошибку, за которую граф обрушится на виновного со всей его ужасной свирепостью. Когда Тастейн поступал на службу к Пятерым правителям, он вовсе не ожидал, что окажется в такой близости к ужасному графу. Общество Джакомина Халефиса несколько облегчало бремя близости к этому страшному человеку. Адъютант графа был приветливым, добродушным человеком, с которым было приятно провести время после часа-другого общения с графом. И возможно, Джакомин Халефис смог бы даже в какой-то мере смягчить гнев Мандралиски, когда он, Тастейн, сам станет его мишенью. В конце концов, рано или поздно в такое положение попадал каждый.