«Он любит тебя. Он любит тебя даже сильнее, чем ты можешь себе представить».
И Динитак туда же:
«Я со всей убедительностью прошу вас… Моя горячо любимая… Моя горячо любимая… Моя горячо любимая… »
В дверь постучали.
— Моя госпожа! — послышался из-за двери голос Эккамура, одного из камердинеров короналя, заботливо опекавшего ее во время всей этой кошмарной поездки на край континента.
— Судно вот-вот причалит, моя госпожа. Вы не желаете спуститься на пирс, чтобы встретить его?
— Да, — ответила она. — Да, конечно!
На носу корабля развевалось знамя короналя, эмблема Горящей Звезды на зеленом с золотом фоне. Но на мачте был поднят также желтый траурный флаг, и Келтрин, затаив дыхание, смотрела, стоя возле входа в зал для почетных пассажиров, как к борту судна устанавливали широкий трап, как по причалу расстелили ковер, по сторонам которого выстроились с торжественным выражением на лицах солдаты почетного караула, как несколько офицеров гвардии вынесли по трапу большой роскошный гроб. За гробом шел, переваливаясь, широкоплечий человек мощного сложения. Келтрин не сразу его узнала. Это был Великий адмирал Гиялорис, старый друг Септаха Мелайна и его боевой соратник, но, казалось, постаревший на сотню лет, с тех пор как она в последний раз видела его в Замке во время коронации лорда Деккерета. Он шел с опущенной головой, его лицо было темным и мрачным. Процессия прошла совсем рядом с Келтрин, но он, казалось, вообще не заметил ее. Впрочем, почему он должен был ее заметить? Если он вообще знал ее, то всего лишь как одну из бесчисленных молодых придворных дам. К тому же он был, скорее всего, настолько поглощен своей печалью, что просто не обращал никакого внимания на тех, кто стоял вокруг.
Но кто же лежит в фобу? Она не переставала задавать себе этот вопрос, оглядываясь на мрачную процессию до тех пор, пока она не завернула за угол и исчезла из виду.
А потом она услышала, как знакомый голос крикнул:
— Келтрин! Келтрин!
— Динитак!
Он в чем-то неуловимо изменился. Не внешне: он оставался тем же стройным невысоким человеком с тем же навечно обожженным до черноты южным солнцем лицом, с тем же пристальным взглядом, в котором угадывалась сдержанная суровость. Но что-то в нем стало другим. В нем появилось — что же? — да, некое величие, его окружала чуть ли не королевская аура возвышенности и предназначения. Келтрин заметила это с первого же взгляда. Она подбежала к нему, и он раскрыл ей объятия. Она прильнула к нему всем телом, и ощущение соприкосновения пробудило в ней самые лучшие, самые теплые воспоминания. Но все равно даже в этот момент она продолжала чувствовать эту загадочную перемену, которая произошла с ним.
Ну конечно же. Ведь он ездил на Зимроэль с короналем. Он принимал участие в каких-то ужасных сражениях против врагов трона.
Через некоторое время она отстранилась от него и сказала, глядя ему в глаза:
— Ну, Динитак, вот и я!
— Да, это ты. Ты здесь. Как же это замечательно!
— А Зимроэль… Ты расскажешь мне, что и как там было?
— В свое время. Это очень долгая история. А у нас есть и другие темы для разговора. — Тонкая улыбка, словно вспышка пламени, озарила его смуглые черты. — Келтрин, я должен принять на себя обязанности одной из Властей царства. И ты, если того пожелаешь, можешь, как и твоя сестра, стать супругой властителя.
Слова, звучавшие в ее ушах, не имели сейчас для нее никакого смысла. Она стояла, повторяя их про себя, но так и не могла понять, что же они значат.
А Динитак продолжал:
— Деккерет, Престимион и Хозяйка решили, что я должен носить на голове шлем, входить в мысли жителей Маджипура, как это делает Хозяйка, и отыскивать тех, кто намеревается причинять зло другим. И, с помощью шлема, я должен предупреждать их о последствиях таких поступков и наказывать их, если они совершат их, несмотря на предупреждение. Я буду именоваться Королем Снов, и этот титул станет наследственным, он перейдет к моим детям, детям моих детей, они будут обучаться использованию шлема, и так будет продолжаться во веки веков. Это необходимо, чтобы в мире больше не появился Мандралиска. Так что вскоре я стану властителем. Но согласишься ли ты стать женой властителя, Келтрин?
— Ты просишь меня выйти за тебя замуж? — спросила Келтрин, у которой голова пошла кругом.
— Раз Король Снов должен иметь детей, которые унаследуют его обязанности, значит, он должен иметь королеву — разве не так? Мы будем жить на Сувраэле. Это решение Престимиона, а не мое. Он сказал, что новая Власть должна располагаться вдали от остальных трех. Впрочем, Сувраэль не самое плохое место в мире, и, я думаю, ты привыкнешь к нему гораздо быстрее, чем тебе покажется в первое время. Если хочешь, мы можем возвратиться в Замок и устроить свадьбу там, или же отправиться в Лабиринт; там свадебную церемонию проведет Престимион. Хотя Деккерет хотел, и я с ним согласен, что было бы лучше всего, чтобы я отправился на Сувраэль как можно быстрее, чтобы я мог…
Она слушала слова Динитака и почти ничего не понимала. Власть царства? Король Снов? Сувраэль? Все это кружилось в ее мозгу, словно опавшие листья, поднятые порывом ветра.
— Келтрин? — вопросительно сказал Динитак.
— Так много всего… так странно…
— Келтрин, скажи мне по крайней мере одно: ты выйдешь за меня замуж?
Этот вопрос был максимумом того, на чем она была сейчас в состоянии сосредоточиться. Для того чтобы разобраться во всем остальном, времени хватит. Король Снов, и Сувраэль, и все то, что произошло, пока он с Деккеретом и всеми остальными был на Зимроэле, и чье тело находилось в том гробу, который снесли с корабля и за которым шел Гиялорис…
— Да, — сказала она, понимая лишь последний вопрос. «Он любит тебя. Он любит тебя сильнее, чем ты можешь себе представить». — Да, Динитак, да, да, да, да!
— Гиялорис с гробом прибыл из Алаизора в Сайсивондэйл и теперь отправляется прямиком к Горе, — сказал Престимион, пробежав глазами депешу, которую ему только что принесли. — Так что, Вараиль, нам тоже придется через день, самое позднее через два, выехать в Замок.
Она улыбнулась.
— Я знаю, Престимион, что ты всегда найдешь предлог для того, чтобы выбраться из Лабиринта. Я даже не ожидала, когда мы вернулись из Стойена, что мы безвылазно проведем здесь столько месяцев.
— Честно говоря, я уже вполне привык к жизни в Лабиринте, моя любовь. Конфалюм предупреждал, что рано или поздно это случится, и оказался прав, как и во многих других вещах. Пока ты корональ, ты не сидишь на одном месте. Твоя кровь горяча, она кипит и зовет к действию. Понтифекс предпочитает более тихую жизнь, а Лабиринт наилучшее место для нее — тебе не кажется? — Он развел руками, указывая на знакомую обстановку их покоев в Замке, которая теперь была удобно расставлена в апартаментах Лабиринта, некогда принадлежавших Конфалюму, а теперь ставших их жилищем. Все предметы выглядели так, словно стояли на этих местах не считанные месяцы, а несколько лет или даже десятилетий. — В любом случае, решение хоронить Септаха Мелайна в Замке принял не я. Это сделал Деккерет И этому его решению я с удовольствием подчиняюсь.
— Он был твоим другом, Престимион. А также главным спикером понтифекса. Разве ему не более подходит упокоиться здесь, в Лабиринте?
Престимион покачал головой.
— Он никогда не был жителем Лабиринта, наш Септах Мелайн. Он переехал сюда только из преданности мне. Замковая гора была его домом, и там он будет лежать. Я не стану спорить с Деккеретом по этому поводу. К тому же он погиб, спасая жизнь Деккерета, и уже одно это дает короналю право решать, где его похоронить.
Престимион поймал себя на том, что совершенно спокойно рассуждает о деталях похорон Септаха Meлайна, словно это был просто один из бесчисленных деловых вопросов управления империей, и на какое-то мгновение ему даже показалось, что боль, которую он испытывал после смерти друга, начала утихать. Но тут же эта боль с новой силой обрушилась на него, так что губы сами собой искривились, и он поспешно отвернулся от Вараиль. Глаза у него защипало. То, что именно Септах Мелайн, из всех бесчисленных жителей Маджипура, должен быть погибнуть в борьбе против Мандралиски… то, что ему пришлось расстаться с собственной жизнью ради избавления мира от этого… этого…