— Королева в опасности?
— В опасности репутация Королевы.
— И Король прислал вас, чтобы сказать это?
— Я сам себя прислал.
Она посидела, подумала, затем:
— Королева ничего не боится.
Страстность, с которой она произнесла эти слова, поразила меня. Таким тоном можно было бы сообщить: все кончено.
— Речь не о смелости Королевы, — отозвался я.
Я рассчитывал услышать ответ, но Брангейна лишь смотрела на меня, ожидая продолжения.
— Скорее — о ее чести.
— Честь исходит изнутри, — объявила она и пристукнула кулачком по грудной кости.
Я призвал служанку Королевы не для того, чтобы обсуждать с нею тонкие материи чести. Она, должно быть, приметила на моем лице некую вспышку чувств, потому что спросила:
— А Король этим слухам верит? Вы сами верите им?
— Я не знаю, верит он им или нет. Ему не нравится само их существование.
— Как и Королеве, — откликнулась Брангейна, глядя на меня словно бы даже с торжеством.
— Если ты не упросишь ее быть осторожнее… не предупредишь ее…
— А от кого исходит предупреждение — от друга?
Я поразмыслил.
— От того, кто ей не враг.
Она вгляделась в мое лицо.
— Я поговорю с ней. Королева — делает то, что хочет.
Я встал, проводил ее до калитке.
— Королева — благодарит вас, — сказала она, помедлила с миг, словно желая сказать что-то еще, но вместо этого порывисто повернулась и вышла во двор.
Что меня встревожило в нашем разговоре, так это неожиданность нового образа Королевы. Королева ничего не боится? Королева делает то, что хочет? Королева вдруг обратилась в отважную женщину, презирающую авторитет, нетерпимую в отношении долга — в женщину, для которой есть Король просто докучная помеха, — в женщину, которая открывает своей служанке добытую с великим трудом и на тяжком опыте истину: «Честь исходит изнутри». Подумать только — Королева размышляет о чести. «Честь исходит изнутри». Что это может означать, кроме: честь исходит не из того, что я совершаю, но из того, что чувствую.
Это философия беспутного барона.
А честь Короля? Как быть с нею?
Трудно примирить эту Изольду — неистовую Изольду, внезапно возникшую из слов, произнесенных ее служанкой у фонтана леопардов, — с той, другой Изольдой, учтивой, ласковой, мягкой, что медленно подрастала в моем уме, будто грушевое дерево в обнесенном стеной саду.
Ничего я о Королеве не знаю.
Однако Королева безудержна! Безумна! Она рьяно ищет Тристана, пожирает его глазами, спешит, покидая Короля, чтобы поприветствовать своего дорогого Тристана. Или она в жару? В бреду? За королевским столом она смотрит лишь на Тристана, склоняется, заслоняя ото всех Короля, чтобы поймать взгляд Тристана. Она словно пытается бросить Королю вызов — пробудить его гнев. Не плоды ли все это моих посланных через Брангейну предупреждений?
Тристану не по себе. Король притворяется, что ничего не замечает, и вдруг поворачивается к Королеве, и та нетерпеливо прилаживает к его лицу свой взгляд, искавший за Королем — Тристана.
Нынче утром я видел, как Король кивнул в тени садовой стены Модору.
Сразу после полудня я шел по двору, и из узкого прохода между житницей и оградой королевина сада выступила Брангейна.
— Я говорила с ней, — просто сказала она.
— И посоветовала ей выставить Короля на посмешище?
— Она — ей не нравится, когда ее обвиняют.
— Никто ее не обвиняет.
— Она думает, что вы сговорились против нее с Королем.
— Великолепно! Ты тоже так думаешь?
— Я сказала ей, что думаю — что верю — вам можно доверять.
От этого всплеска благодарности я дрогнул, точно тростник на ветру. Почему меня должно заботить, что думают обо мне эти женщины? — меня, любящего моего Короля, готового с радостью отдать за него жизнь?
— Король несчастен, — вымолвил я, наконец.
Брангейна смотрела на меня, словно пробуждаясь от транса. «Мы все несчастны! — отозвалась она, почти крикнула. — Прощайте», — сказала она и ушла.
Сидя за столом и выводя при свете одинокой свечи эти слова, я слышу, через мвою приотворенную дверь и закрытую дверь королевской спальни, шум любви, внезапный вскрик Изольды, молчание. Второй уже раз за эту ночь. Из спальни Тристана только два звука: скрежет ножки стола и удар ставня, распахнутого, не то захлопнутого.
Странные иногда являются мысли: убить любовников, пока они спят, уничтожить это ужасное моровое поветрие любви, от которого не приходится ожидать ничего, кроме погибели и отчаяния.