Король, говоря, оживился, как если бы само произнесение слов наполнило его энергией решимости, однако взгляд его оставался грустным, самоуглубленным и выражал, — что поразило меня, — словно бы безразличие к стратегии, на которой Король настаивал.
Он знает, сказал Король, что я недолюбливаю Освина, однако же в большинстве отношений тот заслуживает доверия. Освин доложил ему, что Королева тайно встречается с Тристаном — ночью, в плодовом саду. Сенешаль дважды проследовал за ними к месту их свиданий, туда, где стоит у ручья старая яблоня. Там, уверен Освин, хоть сам он того и не видел, они предаются своей вероломной любви. Король намеревается приказать Освину отвести его на это место, а затем отослать сенешаля — под страхом смерти — и укрыться среди ветвей. С собой он возьмет лук и две стрелы.
Моя же задача — проводить Освина до замка, после чего я вернусь и присоединюсь к укрывшемуся на дереве Королю.
План этот ужасно мне не понравился, в нем было нечто чуждое Королю, отдающее Освиным, он походил на заимствованный меч.
Что до меня, я вспомнил о графе Фландрском, который, когда вассал вздохнул в присутствии Графини, приказал избить его и повесить головой вниз в помойной яме.
Король доволен своей решительностью, которая есть ничто иное, как лукавая личина, нацепленная его нерешительностью.
Уже очень поздно, однако мне не заснуть, пока я не запишу удивительные события этой незабываемой ночи.
Вскоре после того, как Король, покинув общество, удалился в опочивальню, я в одиночестве отправился в плодовый сад, где и затаился невдалеке от калитки в частоколе, ожидая Освина с Королем. Вскоре калитка открылась и через нее прошли Король и Освин. Я последовал за ними, держась в отдалении. Блестящий серп луны низко висел в небе — ночь стояла ясная, темная, со множеством звезд. Освин безмолвствовал. Он молча вел Короля по тележным путям, сквозь купы плодовых деревьев, мимо овитых виноградом беседок, через канавы и ручьи; я различал в свете звезд брошенную тележку, груду пустых корзин, поломанное колесо с выросшей между спицами высокой травой. По прошествии времени мы достигли старой части сада, где стояли высокие, с толстыми ветвями яблони. Неподалеку бежал узкий ручей. Освин остановился близ ствола огромной выросшей у ручья яблони. Одна из ее нижних ветвей, густо осыпанная листьями и маленькими незрелыми яблоками, нависала над ручьем. Король вручил Освину лук с колчаном, и резво подпрыгнув, ухватился за ветвь и взобрался на дерево. И поспешно укрылся между срединных ветвей. Потом потянулся вниз за луком и колчаном, кои Освин ему и передал.
— Зачем три стрелы, Сир? — спросил Освин.
— Третью получишь ты, — ответил Король, — если не уберешься в замок. Томас проводит тебя до калитки.
Услышав это, я выступил из темноты. Оскорбленный, стеревший с лица какое ни на есть выражение Освин молча проследовал со мной до калитки и, холодно простясь, удалился. Только когда калитка закрылась, я вернулся садом к яблоне у потока. Я стоял, глядя вверх, на густолиственные ветви, пока Король не приказал мне взобраться наверх, и присоединиться к нему в его бдении.
Когда я устроился рядом с ним на соседней ветке, Король шепотом осведомился:
— А скажи-ка, Томас, когда ты в последний раз забирался на дерево?
И я немедля увидел себя в саду при замке моего дяди, срывающим, сжав их в горсти, сразу несколько вишен.
— Сорок лет назад, — прошептал я.
Услышав это Король улыбнулся — внезапно, обезоруживающе, — озорной, как мне показалось, улыбкой, тронувшей мое сердце, ибо, при всей серьезности происходившего, он все еще оставался мальчишкой — в определенных вещах.
Пока мы ждали, мысли его приняли направление сумрачное. Он выглядел беспокойным, хмурым, полным печальных предвкушений, наполовину склоняющимся отказаться от своей нелепой затеи, — ибо как мог он желать убедиться в том, знание чего было бы для него нестерпимым? И за вспышками ребяческой веселости я различал стыд, порожденный тем, что он затаился на дереве, чтобы шпионить за Королевой и Тристаном — не комический же он рогоносец из повести менестреля, но король всего Корнуэлла.