Послышались шаги медсестры — у нее скрипучие туфли. Она приклеила к моей голове датчики с проводами и что-то отметила у себя в блокноте. Внимательно изучив синее изображение моего мозга на встроенном в стену экране, медсестра с мрачным видом заявила, что у меня слишком высокий уровень катехоламинов.
— А глюкокортикоидные рецепторы вообще никуда не годятся, — добавила она.
— Подналягу на чернослив, — отозвался я.
— Думаете, я с вами шутки шучу. — Медсестра ткнула пальцем в экран.
Участок моего мозга, на который она показывала, немного напоминал скомканную карту Ямайки, примостившуюся рядом с еще одним пятном красного цвета, выглядевшим совсем как Патагония, упиравшаяся острым, словно обломок зуба, концом в Магелланов пролив. Я всегда бредил морем.
— А гиппокамп у вас очень маленький.
Медсестра протянула мне рецепт на очередной вагон лекарств и голосом, в котором явно чувствовалась безнадега, принялась перечислять все виды терапии, которыми меня безуспешно лечили за государственный счет на протяжении долгих лет. Чего только не перепробовали: и йогу, и гимнастику цигун, и практику рэйки, и анималотерапию (меня заставили завести овчарку), и глубокий мышечный массаж, и медитацию, и ароматерапию, и фитотерапию…
Во время этого визита, состоявшегося вскоре после того, как я попытался покончить с собой у себя на кухоньке, повесившись на нейлоновой веревке двойного плетения, которая должна была выдержать трех таких, как я, мне пришлось два часа просидеть в тускло освещенной комнате в специальных гигантских очках. Мне объяснили, что это экспозиционная терапия и она, мол, поможет без всякого вреда для меня воссоздать обстановку, в которой я получил психологическую травму.
«Обстановку» — ишь как они это назвали.
В больничной палате с полом, крытым бугрящимся линолеумом, и стенами с бесчисленными военными плакатами и картой США с воткнутыми в нее разноцветными булавками, пахло дрожжами, словно здесь кто-то пек хлеб.
Медсестра осмотрела розовый рубец на моей шее и застучала по клавиатуре ноутбука, украшенного улыбающимися рожицами-стикерами.
— Веревка оборвалась?
— Ага. Она ведь крепкая — лодку можно на буксире тащить. Но оборвалась.
— Лечащему врачу сообщили? — спросила она, продолжая печатать.
— Моему новому психиатру? Ага, — соврал я. — Доктору… как там бишь его?
— Доктору Нгуену, — кивнула медсестра.
Я посмотрел на пестрый калейдоскоп своего мозга на экране. Пробежался глазами вдоль побережья Аргентины на север, вперив взгляд в то место, где в моем свихнувшемся мозгу неподалеку от берега на востоке расположились оранжевые, как тыква, Фолклендские острова.
— Да, мы с ним поговорили, — снова соврал я. — Все под контролем.
— Вот и славно. — Медсестра с явным облегчением поставила галочку где-то у себя в блокноте и протянула руку для рукопожатия: — Ждем вас в следующем месяце, мистер…
Я снова назвал свою фамилию.
— Прж… Прз… — попыталась воспроизвести ее медсестра. Выглядела бедняжка так, словно ее пытался ущипнуть кто-то невидимый.
— Ну да, что-то в этом духе, — похвалил я.
ГЛАВА 3
Прежде чем отправиться в дальний путь до Булл-Ривер Фолз, я взял со стойки в фойе больницы красочную брошюру какой-то туристической компании. С фотографии на обложке на меня смотрела группа улыбающихся стариков на фоне вьетнамского рисового поля.
Отправиться во Вьетнам? Отличная мысль. А вдруг это поможет мне обрести себя.
Кроме того, у меня там осталось кое-какое незавершенное дело. Вернувшись домой, я быстро наверстал упущенное на работе, накорябал пару газетных колонок побольше и передал бразды правления «Вестником» паре практикантов, устроившихся ко мне на лето, и помощнице, взятой на полставки, после чего приобрел тур во Вьетнам.
Ближе к концу недели я уже, прищурившись, смотрел в иллюминатор самолета, заходившего на посадку в аэропорт Таншоннят, гадая, стоит ли кому-нибудь рассказывать о моем фиаско с самоубийством.
Где-то внизу в темноте переливался мириадами огней город, вытянувшийся дугой вдоль берегов реки, в которой виднелись очертания стоявших на причале судов, зашедших сюда из моря. Да, огней стало куда больше по сравнению с последним разом, когда я тут был.
Мы взяли такси и помчались. Мимо меня в темном окне, словно кадры любительской восьмимиллиметровой кинопленки, проносились силуэты заброшенных цементных бункеров и бараков из гофрированного железа. Полуразвалившиеся здания без окон, стоявшие на потрескавшемся асфальте, покрывали граффити. Сквозь трещины тут и там пробивались сорняки, а позади белела полуразрушенная стена, так же густо разрисованная местными хулиганами. Когда показался опутанный вьюном ангар ВВС с провалившейся крышей, на стене которого все еще виднелось выцветшее изображение американского флага, ко мне мало-помалу начали возвращаться воспоминания.