— Да, точно. Она тебя бросила, и ты сделал куклу вуду, — продолжил я. — Из палочек и веточек. А потом тыкал в нее ножом. И еще другие куклы делал. Из травы. Вырезал их из бамбука. Лепил из глины. Постоянно бубнил под нос ее имя. Напевал его. Это дико бесило. Не только меня, всех нас.
— Я вырезал ее имя на ручке своей саперной лопатки, — гордо улыбнулся рядовой. Белозубая улыбка на обезображенном лице показалась особенно яркой. Солдат обхватил себя руками, будто вдруг замерз. — Сделал ее куклу из пластичной взрывчатки… Марша, Марша…
— А еще ты прикрепил ее фотку к дереву и расстрелял, — я погрозил пальцем, глядя в потолок.
— Не забывай, я точно так же поступил и с ее письмом, — добавил рядовой.
Он сгреб свои болтающиеся внутренности и с раздражением аккуратно затолкал их под гимнастерку. Это движение мне показалось привычным, словно паренек раньше уже неоднократно проделывал подобную операцию. Солдат опустил взгляд, будто бы желая убедиться, что кишки не вывалятся обратно. Затем он посмотрел на меня.
— То есть ты помнишь про Маршу, — с теплом в голосе промолвил боец, словно был тронут тем, что я не забыл о его девушке.
— Помню, — кивнул я. — Ты эту девушку обессмертил, исписав ее именем стены лучших нужников Вьетнама.
— Я повторял его по десять раз за день, не меньше. Мне казалось, это помогает ее забыть.
— Ну и как? Забыл ее?
— А ты погляди.
Паренек рванул гимнастерку на груди. Несмотря на жуткие раны и торчащие обломки ребер, на коже все еще оставалась различима татуировка с именем девушки, нанесенным корявыми заглавными буквами.
А потом паренек пропал, и вместо него возник доктор Нгуен в резиновых сандалиях из покрышек и черной пижаме, напоминавшей наряд вьетконговца. Психиатр что-то в бешеном темпе писал в своем блокноте.
Открыв глаза, я обнаружил, что уснул на диване. Мои ноги запутались в одеяле, руками я душил подушку.
Из-за ночных кошмаров и вечного недосыпа я пребывал в состоянии постоянного отупения и то и дело клевал носом. Чтобы как-то с этим справиться, я принял решение спать по чуть-чуть днем, но там, за гранью, в стране сновидений, меня вечно кто-то поджидал. То рядовой, то Чаз, то психиатр, то жена.
Тем вечером я сперва включил в доме весь свет, потом выключил его, потом снова включил, будто бы сомневаясь, хватит ли у меня мужества уснуть. Потом пошел на кухню, сунул голову под кран и пустил холодную воду, желая охладить припухший красный рубец.
Всякий раз, когда я крутился перед зеркалом, мне в глаза бросался шрам, рассекавший спину. Разглядеть, где он заканчивается, мне было не под силу, я мог его только нащупать — извилистую, местами прерывающуюся тропку твердой рубцовой ткани, обрывавшуюся где-то рядом с задницей. Я вспомнил своего противника, его маленькие чумазые стопы, его мягкое горло. Лаосец оказался сильным, мускулистым, хорошим бойцом, а вот горло у него было мягкое.
После того как мы угодили в засаду, мне дали отлежаться в госпитале. Ну и шумиха поднялась из-за моей награды! Потом меня отправили служить на базу километрах в семи от границы с Лаосом. Там я обучал воинскому искусству хмонгов. Там я был единственным американцем. Каждую неделю мы с отрядом из бригады «Желтый тигр» переходили границу и совершали рейды. Из оружия у нас имелись лишь ножи да пистолеты, а в пищу мы потребляли то, что удавалось добыть в деревнях.
Меня снова представили к награде. Словно никак не могли остановиться и прекратить давать мне медали.
— Если что, мы вас не знаем, — прямым текстом сказал офицер, когда меня перевели в бригаду, состоявшую частично из угрюмых американских спецназовцев, частично из отморозков, набранных в регулярных войсках вьетнамцев-южан, чьи командиры ходили в сшитых на заказ рубахах и аскотских галстуках. Солдаты-южане и американцы-спецназовцы всегда держались особняком друг от друга. Мы как раз находились в Дакто и были готовы перейти границу с Лаосом.
— Это строго… — офицер силился подобрать нужное слово.
Я ясно помню вентилятор под потолком в его кабинете. Стулья из тростника. Запах алкоголя из открытой бутылки на пустом рабочем столе. Два стакана, стоящих донышками вверх на чистом белом полотенце. Жестяную банку средства от ржавчины, одиноко скучавшую на полке.
— …Конфиденциально. Мы действуем, скажем так, закулисно, — наконец выпалил он. — Официально вас перевели. Вся документация засекречена. В сопроводительных документах на дубовые листья[23] к вашей похвальной медали сказано, что вас наградили за службу в Сайгоне. Ну, что вы, мол, бумажки перекладывали в штабе. Мы посмотрели ваше дело, увидели, что у вас в учебке Индианаполиса был курс по журналистике, вот и решили вас зачислить в отдел внешних связей. Так что официально теперь вы служите именно там. Короче, где напишем, там и служите. — Он постучал пальцем по картонной папке, лежащей перед ним на столе. — Там, куда вы отправляетесь, приказы вам отдавать никто не будет. Я полагаю, вы сами понимаете, чего мы от вас ждем. Вам все ясно? Вы ведь сами об этом просили. Сам не понимаю, зачем вы вызвались добровольцем. Хотите отомстить? Угадал? — Он открыл папку и полистал бумаги. — Вы были в Ашау?
23
Дубовыми листьями военнослужащего США награждают при повторном представлении к уже имеющейся у него награде.