За прудом стоял особняк, который, словно лоза, огибала свежеокрашенная балюстрада. Все это явилось мне из далекого-далекого прошлого. На рисовом поле, возле которого мы угодили в засаду и где полегли все, кроме меня, пробивались первые побеги. На залитой солнцем тропинке стояли мои бойцы и смотрели на меня. Наконец-то они все щеголяли в свежей, чистой форме. Голоса в моей голове теперь весело смеялись.
— Почти уже дошли, сержант, — сказал Паппас. — Не боись. Мы с тобой.
Без всякой тени страха мы шагнули в горящий лес.
Я подумал, что сейчас, наверное, утро. Со мной разговаривал Паппас. Он болтал о наших вылетах на задания, о том, как он в джунглях стоял на часах за бруствером из мешков с песком. Вспоминал, как мы, напившись, играли в карты. Рассказывал о полуодетых красотках в платьях аозай, об исходившем от них сладком аромате парфюма, об огоньках, горевших в окнах их хибар на темных, окутанных туманами улочках Сайгона, мощенных влажно поблескивающими скользкими камнями.
— Зря ты снова отправился воевать, — вдруг неодобрительно покачал головой рядовой, перебив Паппаса. — Что ты пытался доказать? Мы ведь не просили за нас мстить.
— Я просто думал…
— Да ты вообще не думал, дубина стоеросовая. На хрена тебе было убивать тех бедолаг? Они ж были не виноваты в том, что мы погибли. Впрочем, даже если и виноваты, на хрена мы туда полезли? Нечего было совать нос не в свое дело.
— Я думал, это как-то поможет…
— Ты себе пытался помочь. Себе, а не нам, — возразил рядовой. — Верно я говорю, Паппи?
— Святая истина, — покивал радист.
— В таком случае мне больше нечего добавить, — промолвил рядовой. — Идем дальше.
Мы всё шли. В какой-то момент перед нами появился сам доктор Нгуен. Психиатр нам слегка поклонился, будто мы встретились впервые и он только что представился. Мы в три пары глаз уставились на врача.
— Вы только поглядите! Поверить не могу! Сукин сын, трепло и коммуняка собственной персоной! — ахнул Паппас.
Старик был одет в черные мешковатые штаны и рубаху. Я скользнул взглядом по его узеньким костистым плечам и белоснежной козлиной бородке. Посмотрел на красную звезду, вышитую у него на кепи. Он снова поклонился, а когда мы проходили мимо него, коснулся моего плеча, и боль внезапно пропала. Я ощутил, что нога в полном порядке. Меня вдруг стало клонить в сон. Возникло дикое желание, чтобы пожар нагнал меня и поглотил, навсегда растворив в себе. Мне захотелось выключить свет.
— Вы только поглядите, — выдохнул рядовой.
Нгуен показывал куда-то перед нами. Я увидел рощу высоченного сухостоя, кроны которого только что охватило пламя. Вниз посыпались мелкие горящие веточки. Пламя постепенно начало огибать луг. Нгуен жестом показал, чтоб мы шли дальше.
— Ну что, идем? — спросил я ребят. — Если честно, я не уверен, что мы поступаем правильно.
— Не дрейфь, сержант, — улыбнулся мне рядовой.
— Вы уверены? — Я осмотрелся по сторонам, поискав глазами Нгуена.
— Да забудь ты про этого вьетконговца, — фыркнул рядовой. — Он просто старый пердун. Посмотри! — Он показал вперед: — Ты ее видишь?
— Бля-а-а… — протянул Паппас. — Я вижу.
Бойцы дали друг другу пять.
— Теперь и я вижу, — кивнул я.
— Ну что, сержант, идешь? — спросил рядовой.
— Куда он денется. — Паппас махнул рукой, показывая мне дорогу: — Давай, сержант. Топай. А нам придется остаться здесь. Это, конечно, херово, но так надо.
— Вы остаетесь? — переспросил я.
— Иначе нельзя. Ты это и сам прекрасно знаешь, — сказал рядовой.
Вместе с Паппасом они сделали несколько шагов назад и помахали мне руками. Потом встали по стойке смирно и откозыряли. Оба солдата плакали.
— Блядь, вы только на меня поглядите, — произнес рядовой. — Реву как маленький.
За мной, за километрами и километрами горящего леса во всем своем величии и загадочности раскинулся океан всех прожитых мной лет, исполинский зверь с распахнутой красной пастью, моя жизнь, сжавшаяся сейчас до краткого, мимолетного мгновения.
— Ребят, давайте со мной, — позвал я. Меня охватил ужас от осознания того, что дальше мне предстоит идти одному.
— Ты же знаешь, что и сам прекрасно справишься, — сказал рядовой.