— Я тоже такого никогда не видел, — подал голос Андерс. Он был ветераном и служил в нашем взводе медиком. Близилась к концу его вторая командировка во Вьетнам, а это означало, что навидался он тут такого, что его и вправду уже ничем не удивишь. Андерс достал маленькую жестяную баночку, отвинтил крышку, зачерпнул деревянной палочкой-шпателем белый антисептик, высыпал его на сгоревшую на солнце шею и принялся размазывать. Затем взял пластиковую бутылочку, которую таскал с собой под широченной резинкой, обтягивавшей каску, налил в ладонь репеллент и начал его втирать в посыпанную антисептиком шею. У Андерса было дичайшее раздражение на коже, напоминавшее корку пирога. Из трещинок сочилась сукровица. На его шее на шнуре висели три трахеостомические пробки. На шляпе мелом был накорябан пацифик — знак мира.
Андерс говорил как настоящий южанин, почти не шевеля губами, будто они у него парализованные, а растягивавшиеся, как жевательные резинки, слова во фразах липли друг к другу, словно перемазанные сиропом.
— Это-о-о-о… НАШ или это-о-о-о-о… ИХ? Вот в чем вопрос, джентльмены.
Он называл нас джентльменами, притом что в нашем отряде, состоявшем из рядовых первого класса, спецов и двух младших сержантов, самому старшему было двадцать два года.
Еще один солдат достал пачку французских сигарет «Житан», таких крепких, что от них немели легкие. Он уверял, что нашел их в публичном доме в Плейку, на существование которого командование закрывало глаза. Солдат закурил и, стряхивая пепел после каждой затяжки, высказал гипотезу, что бедолага налетел на противопехотную мину «клеймор». Несчастного разорвало на тысячи кусочков, а то немногое, что осталось, повисло на дереве. Эти останки надо снять и отправить домой.
Все пришли к единогласному мнению, что рядовой нес полную херню.
— В маленькой коробочке. Вот в такой, — рядовой, не желая сдаваться, расставил ладони, показывая размер, — с крошечным флажком.
— Ага, в Нью-Джерси, прямо в Форт-Дикс, — добавил кто-то.
Медик Андерс достал пакетик растворимого кофе и принялся за дело. Двигался он столь же медленно, как и разговаривал.
В такой жуткой жаре он собрался пить кофе.
Андерс налил воду в помятую металлическую кружку и принялся перемешивать грязным пальцем с таким видом, словно готовил последний кофе в своей жизни. Затем он достал таблетку сухого горючего. Поджег ее аккуратно, даже трепетно, словно перед ним свеча в церкви. Андерс никуда не торопился, словно в его распоряжении был целый день. Таблетка плюнула, едва не погаснув, но потом начала гореть ровно. Над ней появился тонкий язычок синего пламени.
— Командованию следует предусматривать такие ситуации, — заявил солдат, куривший «Житан», и снова задрал голову вверх. — Ну да, случается, от человека мало что остается, но нельзя же вот так все взять и бросить.
Нельзя вот так все взять и бросить.
Как и тысячи раз до этого, я попытался стряхнуть воспоминания, которые все равно раз за разом возвращались ко мне.
Я двинулся дальше.
Оказавшись на причале, я прошел мимо украшенных лодок с цветами, мимо лавочек, торговавших едой. Голые по пояс люди выгружали с баржи на пирс корзины, наполненные серебристой рыбой.
С реки тянуло машинным маслом и топливом. Видать, от стоявших на якоре грузовых судов, которых было уже не разглядеть в темноте. С противоположного берега доносился еле слышный шум городского транспорта. Из-за окутанных туманом огней буев донесся приглушенный гудок.
Прошлой ночью мне приснился жуткий пожар. Меня вместе с толпой незнакомцев преследовали стены бушующего огня. Незнакомцы оборачивались к пламени, замирали, кричали. Их лица были белее снега, словно заиндевевшие. Незнакомцы тянули руки, устремляя на меня умоляющие взоры, а когда я шагнул им навстречу, они пропали. Когда я проснулся той ночью в отеле, ужасно хотелось плакать, но я не мог. Меня словно закупорило.
У причала уже виднелась строительная техника — полным ходом шла подготовка к сносу всего района. Я задрал голову. В вышине, в клубящихся тучах над рекой мелькали проблески молний. Тихо рокотали раскаты грома.
На сыром песке, покрывавшем деревянные доски причала, остались отпечатки ног носившихся тут детей. Мимо меня прошла молодая парочка. Во влажном воздухе я уловил едва заметный аромат духов, исходивший от девушки, который напомнил мне о том, чего я лишился.
Я шел сквозь мелкий дождь. Перемигивались огоньки бумажных фонариков. Бряцанье тяжелых цепей, тянувшихся к буям, напоминало стихающий перезвон церковных колоколов. Городские огни на том берегу, казалось, вот-вот сольются с собственными отражениями в воде. Мимо меня пронесся кто-то в поварском фартуке, держа в руках стопку белых тарелок. Мужчина под навесом картинно поднял руку с кофейником, налил кофе и подсластил сгущенным молоком. Откуда-то с реки послышался смех. Набережная была увешена подсвеченными государственными флагами с желтой звездой на красном поле. Стяги висели безжизненно — темная ночь выдалась безветренной. С причала ловили рыбу двое мальчишек в драных шортах, с тихим всплеском закидывая в воду сети.