Раздраженный, он встал с кровати… и. разумеется, прямо на подушку, а не на пол. Когда нога заскользила, а баланс полетел к черту, он выбросил руки, чтобы удержать себя, но не знал, где именно находился в пространстве…
Роф рухнул на пол, левый бок вспыхнул болью, но это — не худшая часть. Он слышал, как Бэт продирается через мятые простыни к нему.
— Нет! — рявкнул он, отодвигаясь от нее подальше. — Я сам.
Когда его голос рикошетом отдался от стен полупустого лофта, ему захотелось пробить окно головой.
— Прости, — пробормотал он, отбрасывая волосы назад.
— Все нормально.
— Я не хотел срываться на тебя.
— Ты находишься в условиях стресса. Такое случается.
Господи, будто речь об обмякшем члене?
Боже, когда он ввязался в это королевское дерьмо, то мысленно принял обязательство носить корону, стать крутым мужиком, занять отцовское место, бла-бла-бла. Но злосчастная судьба была такова, что этот марафон продлится до конца его жизни… а он сдулся всего за два года. Три. Сколько там прошло?
Черт, а какой сейчас вообще год?
Видит Бог, он никогда не отличался терпеливостью, но оказавшись в трясине его слепоты с прошениями, которых он совсем не жаждал, он стал буквально взрыво-опасным.
Нет, секунду, там просто требовалось немного больше сдержанности, чем было у него… основная проблема была в его личности. Сражения — его лучшее призвание, а не правление на троне.
Отец был мужчиной пера; сыну по нраву меч.
— Роф?
— Что, прости?
— Я спросила, не хочешь ли ты поесть перед уходом?
Он представил, как возвращается в особняк, где повсюду снуют доджены, Братья, шеллан… и почувствовал, что задыхается. Он любил их всех, но, черт возьми, там совсем не было уединенности.
— Спасибо, но я съем что-нибудь за рабочим столом.
Длинная пауза.
— Ладно.
Роф оставался на полу, пока она одевалась, тихий шорох джинсов, скользивших по ее длинным, роскошным ногам, был подобен панихиде.
— Ничего, если я надену твою майку? — спросила она. — Моя рубашка никуда не годится.
— Да. Конечно.
Печаль Бэт пахла осенью и дождем, он ощущал ее как холод в воздухе.
Блин, только представить, что были желающие стать Королем, подумал Роф, поднимаясь.
Чистое. Сумасшествие.
Если бы не наследие его отца и все подданные, кто истинно и глубоко любил Рофа-старшего, он бы без оглядки сбросил с себя корону. Но пойти на попятный? Этого он сделать не мог. Его отец был королем, достойным занять место в исторических книгах, мужчиной, правившим не просто опираясь на власть трона, он вызывал искреннюю преданность.
Если Роф потеряет корону? С таким же успехом можно было помочиться на могилу отца.
Когда рука шеллан обхватила его собственную, он подпрыгнул.
— Вот твои вещи, — сказала она, вкладывая тряпки в его ладони. — И очки.
Роф быстро привлек Бэт к себе, прижимая к своему обнаженному телу. Она была высокой женщиной и все же едва достигала его груди, и он, закрыв глаза, накрыл ее своим телом.
— Я хочу, чтобы ты кое-что знала, — прошептал он, уткнувшись в ее волосы.
Когда Бэт замерла, он попытался оформить свои мысли достойным образом. Выдать некий поток слов, который хотя бы близко описал чувства в его груди.
— Что? — прошептала она.
— Ты — все для меня.
Этого было совсем мало… но она вздохнула и обмякла в его объятиях, будто хотела одного — услышать эти слова. Ну и пачку чипсов в придачу.
Порой судьба благоволит тебе.
Он все держал ее, зная, что должен помнить это. Пока эта женщина рядом с ним?
Он способен пережить что угодно.
Глава 2
Колдвелл, Нью-Йорк
— Да здравствует Король!
Абалон, сын Абалона, пытался оценить реакцию на свои слова троих мужчин, которые постучались в дверь, вошли в его дом и сейчас стояли в его библиотеке и смотрели на него так, будто замеряли его для пошива савана.
Впрочем, нет. Он наблюдал лишь за одним… за выражением воина с обезображенным лицом, который стоял поодаль от остальных, привалившись к шелковым обоям, ботинками — на персидском ковре.
Глаза мужчины было плохо видно из-за нависших бровей, радужки настолько темные, что было сложно сказать, какого они цвета, синие, карие или зеленые. Его тело было невероятных размеров, и даже в состоянии покоя оно излучало неприкрытую угрозу, словно граната с ненадежной чекой.
Его лицо не изменилось, заячья губа являла собой расщелину, нахмуренные брови не дернулись. Ни эмоции.