Марисоль заслужила покой, заработанный в тяжкой битве.
Она обошла ванную, ее пальцы скользили по прожилкам мрамора, будто она пыталась обрести почву под собой.
Она повернулась к нему лицом.
— Где ты спишь?
Никогда он не испытывал сомнений касательно своего положения, но сейчас был вынужден прокашляться.
— Внизу. В комнате для гостей.
Она скрестила руки на груди.
— Наверху нет еще одной кровати?
Он ощутил, как приподнимаются брови.
— Есть раскладная кровать.
— Ты можешь остаться? Пожалуйста.
Эссейл прокашлялся.
— Ты уверена, что это позволительно, ведь твоя бабушка рядом?
— Мне так страшно, я одна не смогу уснуть.
— Значит, я с удовольствием выполню твою просьбу.
Он просто убедится, что все, что он сделает — это…
— Хорошо. Спасибо. — Она округлила глаза, посмотрев на джакузи перед окном. — Выглядит изумительно.
— Позволь, я наполню ее для тебя. — Он прошел вперед и покрутил медные вентили, полилась кристально-чистая и в перспективе горячая вода. — Она очень глубокая.
Не то, чтобы он лично пробовал.
— Там есть небольшая кухня. — Он открыл потайную дверь, показывая низкий холодильник, компактную микроволновку и кофейник. — Если ты проголодаешься, то провизия в этих шкафах.
Воистину, сама очевидность, не так ли?
Неловкое молчание.
Он закрыл небольшой шкаф.
— Я подожду внизу, пока ты принимаешь…
Марисоль сорвалась без предупреждения, ее плечи сотрясались от рыданий, она уткнулась лицом в ладони, пытаясь заглушить звуки.
У Эссейла не было опыта в утешении женщин, но он тут же подошел к ней.
— Дорогая моя, — пробормотал он, притягивая ее к своей груди.
— Я не могу это сделать. Не получается… я не могу…
— Не можешь что? Поговори со мной.
Приглушенный его рубашкой, ее ответ все же был достаточно четким:
— Я не могу притвориться, что этого не было. — Она подняла голову, ее глаза блестели от слез. — Я вижу это каждый раз, закрывая глаза.
— Ш-ш… — Он заправил локон за ее ухо. — Все нормально.
— Это не…
Обхватив ее лицо руками, он почувствовал одновременно ярость и бессилие.
— Марисоль…
Вместо ответа она вцепилась в его запястья, сжимая… и в свете повисшего напряженного молчания, у него возникло предчувствие, что она просила его о чем-то.
Милостивый Боже, она хотела от него чего-то.
Это читалось в неподвижности ее тела, в безумном взгляде, ее хватке.
Эссейл быстро закрыл глаза. Может, он неверно понял ее, хотя вряд ли… но в свете последних событий не приходится полагать, что Марисоль руководствуется здравой логикой, учитывая, через что она прошла.
Он отступил назад.
— Ванна почти наполнена, — сказал он хрипло. — Я проверю, как устроилась твоя бабушка, хорошо? Позвони мне, если понадоблюсь.
Указав на внутренний телефон, он быстро направился в сторону выхода, закрывая за собой дверь. Припав к панели, хотелось пару раз удариться о дерево головой, но привлекать ее внимание к своим метаниям он не хотел.
Опустив руку, Эссейл собирался поправить эрекцию в социально приемлемом жесте… но прикоснувшись к себе, застонал, понимая, что должен что-то предпринять.
Он едва успел добраться до ванной в своем кабинете на первом этаже. Закрывшись изнутри, он уперся руками в мрамор раковины и опустил голову.
Он выдержал три удара сердца.
И расстегнул ремень так же быстро, как рвется ткань, застежки на брюках поддались также легко… а потом его член, каменно-твердый, пульсирующий член выступил из бедер.
Прикусив нижнюю губу, он обхватил себя ладонью и начал ласкать, всем весом опираясь на другую руку, наслаждение было таким интенсивным, что было почти больно.
Вырвавшийся стон грозился быть услышанным, но он ничего не мог поделать с этим. Он слишком глубоко забрался в кроличью нору, чтобы остановиться или изменить направление или свой отклик.
Быстрее, вверх-вниз… и закушенной губы стало мало: пришлось повернуть голову и вцепиться в бицепс, клыки вошли в мускулы сквозь свитер, рубашку.
Оргазм мощно ударил по нему, острые волны входили в него как ножи, семя выплескивалось на свободную ладонь, которой он прикрывал себя.
Даже на вершине наслаждения он проявил уважение к Марисоль: он намеренно держал все образы подальше от своих мыслей, делая акцент только на физическом удовольствии.
А после он не почувствовал облегчения, ни грамма.