Прижав грудь к острию лезвия и надавив, он почувствовал укол.
Удовлетворившись углом наклона, он повернул кинжал и вонзил острие в саму древесину, вырезая гнездо для рукояти. Строгая дерево, он думал, какое это неуважение, тратить последние вздохи Аны на подобные усилия… он должен был уделять внимание ей и ей одной.
Но необходимо сделать приготовления.
Если он потеряет ее до того, как обо всем позаботится, то может промахнуться, а он должен убедиться в отсутствии шансов на выживание.
— Что ты… делаешь?
Голова Рофа взметнулась. Сначала он не понял, что видит перед собой.
Ана повернула бледное лицо в его сторону, и сейчас смотрела из-под потяжелевших век.
Конец кинжала выскользнул из созданного им гнезда, падая на запястье, на которое он опирался. Он не обратил внимания на порез.
— Ана..?
Ее язык слизнул кровь на губах.
— Наш сын…
Воистину, он неверно расслышал ее слова. Слезы набежали на глаза, сердце забилось, и Роф задумался, не сон ли это… может, он сам ушел на тот свет, воткнув кинжал в сердце, что так разрывалось от любви к ней.
Но нет… Ана протягивала руку к его лицу. Удивленно прикоснулась к нему… будто тоже не могла принять того факта, что вернулась к реальности.
— Ана! — Он прижался к ее губам, а потом смахнул свои же слезы с ее холодных щек.
Он внезапно вспомнил совет целителя, и проворно приложил запястье к ее губам.
— Пей, моя любовь… не говори со мной. Пей. В первую очередь тебе нужна кровь!
На мгновение его Ана напряглась… а потом сделала один глоток. Еще. И третий.
Когда она со стоном закрыла глаза, то это было не от дискомфорта или страха. Нет, это жизненное облегчение, будто она утоляла голод, причинявший боль, и сейчас агония отступала.
— Пей… — сказал он, когда взгляд помутился. — Любовь моя… возьми мою частичку и возвращайся ко мне…
Поглаживая ее по волосам, Роф бросил взгляд на кинжал. И молился, чтобы чудо не покинуло их. Чтобы Ана осталась жива и вскоре оправилась…
— Мой господин?
Услышав низкий голос, Роф резко повернул голову, не убирая вены от губ Аны. Брат Черного Кинжала Торчер бесшумно вошел в комнату.
— Она очнулась, — сказал он хрипло. — Хвала Деве-Летописеце… она очнулась.
— Да, — сказал Брат. — И я должен поговорить с Вами.
— Это может подождать. — Он сосредоточился на своей любимой. — Оставь нас…
Брат подошел к нему и приставил губы к уху Рофа, чтобы ни слова не ускользнуло:
— Она выглядит так же, как и ваш отец.
Роф моргнул. Поднял взгляд.
— Прошу прощения?
У Брата были самые невероятные голубые глаза, сравнимые с драгоценными камнями цвета морской волны, которые специально покупались к весеннему платью Аны. Он снова наклонился, и повторил шепотом:
— Твой отец явился перед нами в вечер своей смерти.
Когда Брат выпрямился, его глаза были уверенными. Как и его выражение. Все его тело.
От вспышки гнева Роф сжал кулак. Последнее, что могло потревожить священную надежду, охватившую его — напоминание о той потере… тогда он на вороном жеребце несся в замок, через леса, рискуя собственной жизнью, чтобы успеть вовремя.
Воистину, как бы он ни хотел, чтобы эта глава его жизни не тревожила разум, воспоминания вернулись к нему со всей четкостью: в дневные часы он страдал от ранения, он рухнул без сознания в своих комнатах. Рана не давала ему дематериализоваться, но ему хватило сил покинуть замок. Тогда с ним связалась одна из Семей Основателей.
Когда он уходил с приходом ночи, то не собирался возвращаться до рассвета.
Через час за ним пришло Братство.
К тому времени, как он вернулся в замок, было слишком поздно. Его отец умер.
И что до внешнего вида, то причины некоторых смертей были очевидны: убитые, изуродованные, умершие от старости… но его отец выглядел заснувшим, его тело было вымыто и облачено в церемониальные одежды, волосы собраны, руки в перчатках, ноги — в обуви, будто он собирался войти в могилу.