Роф нахмурился, услышав напряженность в ее голосе.
— Что тебя тревожит?
Его шеллан повернулась к нему лицом.
— Ничего. Почему ты спрашиваешь?
Она лгала. Ее улыбка была увядшей версией изначального блеска, ее кожа была слишком бледной, уголки глаз опущены.
Когда он прошел по меховым коврам, его охватил страх. Сколько ночей прошло после ее жажды? Четырнадцать? Двадцать одна?
Несмотря на риск для ее здоровья, они оба молили о зачатии… и не просто наследника, а сына или дочери, чтобы любить и лелеять свое дитя.
Роф опустился на колени перед своей шеллан, вспоминая, как впервые сел перед ней. Он вел себя достойно по отношению к этой женщине, до сих пор его душа и сердце лежали в ее нежных ручках.
Ей одной он мог довериться.
— Ана, будь честна со мной. — Протянув руку, он прикоснулся к ее лицу… и тут же отпрянул. — Ты ледяная!
— Нет же. — Она отстранилась от него, положив на стол расческу и встав на ноги. — Я оделась в красный бархат, как ты любишь. Как могу я быть холодной?
На мгновение он почти оставил свою обеспокоенность. Она была великолепна в это глубоком, роскошном цвете, золотая нить ловила отблески огня, как и рубины.
И все же, какой бы блистательной она ни была, что-то было не так.
— Поднимись, хеллрен мой, — приказала она. — И позволь нам пройти на празднества. Подданные ожидают тебя.
— Могут подождать еще. — Он не желал сдвигаться с места. — Ана, поговори со мной. Что случилось?
— Ты слишком много беспокоишься.
— У тебя шла кровь? — спросил он напряженно. Это бы значило, что она не понесла.
Она положила тонкую ручку на свой живот.
— Нет. И я чувствую себя… вполне прекрасно. Правда.
Роф сузил глаза. Но, конечно, ее сердце может тревожить нечто иное.
— Кто-то был жесток по отношению к тебе?
— Никогда.
И тут она, несомненно, лгала.
— Ана, ты считаешь, что есть вещи, которые могли уйти от моего внимания? Мне прекрасно известно все происходящее при дворе.
— Не думай о тех слабоумных. Я же не думаю.
Он любил Ану за ее гибкость. Но ее храбрость была не обязательна… и если только он узнает, что кто-то издевается над ней, то жестко разберется с этим.
— Уверен, что должен переадресовать слухи.
— Любовь моя, ничего не говори. Сделанного не воротишь… ты не можешь исправить нашу первую встречу. Пытаясь унять критику и комментарии в мой адрес, ты распугаешь всех придворных.
Все началось в ту ночь, когда ее привели к нему. Он отвергнул традиции, и вопреки тому, что желания Короля — закон на его землях и над всеми вампирами, недовольные все же были: тем, что он не раздел ее. Что он одарил ее рубинами и кольцом королевы… а потом сам провел церемонию бракосочетания. После чего привел ее сюда, в свои личные покои.
Критики не умолкли, когда он согласился на публичную церемонию. Они не приняли ее благосклонно даже спустя год. В его присутствии они никогда не были грубы к ней, разумеется… и Ана отказывалась рассказывать о том, что происходило за его спиной.
Но он слишком хорошо знал запах ее беспокойства и хандры.
По правде, отношение придворных к его возлюбленной злило его до безумия… и вбивало клин между ним и всеми, кто его окружал. Ему казалось, что он никому не может доверять. Даже Братству, которые должны быть его личной охраной, теми, кому он должен верить больше, чем всем остальным, он подозревал даже тех мужчин.
Ана — все, что у него есть.
Прильнув к нему, она обхватила его лицо руками.
— Роф, любовь моя, — она прижалась к нему губами. — Давай пройдем на празднества.
Роф обхватил ее предплечья. Он тонул в ее глазах, и его единственный страх, что пребывая в своем смертном теле, настанет день, когда однажды он не сможет посмотреть в них.
— Отбрось эти мысли, — взмолилась его шеллан. — Мне ничего не грозит, ни сейчас, ни в будущем.
Притянув ее к себе, он повернул голову, прижавшись к ее животу. Когда ее пальцы запутались в его волосах, он осмотрел ее столик. Расчески, гребни, неглубокие чаши с пигментами для ее губ и глаз, кружка с чаем возле чайника, надкусанный кусочек хлеба.
Такие прозаичные предметы, но благодаря тому, что она собрала их вместе, прикасалась к ним, поглощала их, их ценность становилась выше: Ана была тем алхимическим веществом, что превращало все в золото.