— Роф, мы должны идти.
— Я не хочу. Я хочу быть здесь и нигде больше.
— Но придворные ждут тебя.
Он сказал кое-что отвратительное, надеясь, что его слова потеряются в складках бархата. Судя по смеху Аны, этого не случилось.
Но она была права. Многие собравшиеся ждали его появления.
К черту всех их.
Поднимаясь на ноги, Роф предложил ей свою руку, и, когда она скользнула своей в кольцо между его телом и локтем, он вывел ее из покоев, мимо дворцовой охраны, выстроившийся в коридоре.
Когда они приблизились к залу, она прижалась к нему теснее, и он расправил грудь, вырастая в размерах благодаря тому, что она опиралась на него. В отличие от многих куртизанок, так страстно желающих независимости, его Ана носила в себе достойную гордости благовоспитанность… поэтому, иногда, когда ей требовалось поддержка в какой-то степени, для его мужественной стороны это было сравни особенному подарку.
Ничто не заставляло его чувствовать свою мужественность более остро.
Какофония стала такой громкой, что поглощала топот их шагов, и он наклонился к уху своей шеллан.
— Мы пожелаем им доброго вечера как можно короче.
— Роф, ты должен быть доступным для…
— Ты, — сказал он, когда они дошли до последнего угла. — Я должен быть доступным только для тебя одной.
Когда она вспыхнула, как маков цвет, он тихо засмеялся… и обнаружил, что страстно ждет, когда они окажутся наедине.
Завернув за последний угол, он и его шеллан прошли сквозь двойные двери, которыми пользовались они одни, и два Брата вышли вперед для официального приветствия.
Дражайшая Дева-Летописеца, он ненавидел эти сборища аристократов.
Когда трубы огласили их появление, широко распахнули двери, сотни собравшихся умолкли, их яркие платья и сверкающие украшения соперничали с расписным потолком над их причесанными волосами, мозаичным полом под их шелковыми туфлями.
Когда-то раньше, когда был жив его отец, он помнил, какое благоговение испытывал при виде величественного зала и пышно-одетой аристократии. Сейчас? Хотя данный зал был таким же необъятным, как и охотничье поле, а очаги были размером с хижины гражданских, он не испытывал иллюзий величественности и оказанной чести.
— Ваше Величество, Роф, сын Рофа, правитель всего и вся на землях расы, и Королева Ана, любимая урожденная дочь Триста, сына Триста.
Обязательные аплодисменты поднялись волной, хлопанье каждого присутствующего терялось в толпе. И затем настало время для королевского ответа. Согласно традиции, Король никогда не кланялся никому, поэтому это была обязанность Королевы — поблагодарить собравшихся реверансом.
Его Ана присела с непревзойденной грацией и уверенностью.
Потом собравшиеся должны были выразить свою верность — мужчины поклоном, женщины — реверансом.
И сейчас, когда формальности были соблюдены, он должен был подойти к ряду придворных и поприветствовать их одного за другим.
Шагая вперед, он не мог вспомнить, что за празднество было, какой день календаря, фазу луны или время года оно ознаменовало. Глимера могла придумать бесконечное множество причин для сборища, большей частью бессмысленных, судя по тому, что одни и те же присутствующие приходили в одни и те же места.
Одежда была иной. И украшения на женщинах.
И, тем не менее, пока готовили изысканный ужин, аристократы тут и там бросались пренебрежением и оскорблениями, были важные проблемы, требующие решения: страдания простого люда после недавней засухи; вторжения людей; агрессия со стороны лессеров. Но аристократия не заботилась о подобных вопросах… потому как, по их мнению, эти проблемы касались преимущественно «безликих, безымянных простолюдинов».
В противоположность законам выживания, глимера видела небольшую ценность в населении, которое выращивало пищу, которую поглощали аристократы; которое строило дома, в которых они жили; латало их одежду, укрывавшую их спины…
— Пошли, моя любовь, — прошептала его Ана. — Поприветствуем их.
Удивительно, но, казалось, что он не осознанно замер.