Хал явился сюда, как человек, который выходит на палубу корабля, чтобы посмотреть на бурю в открытом океане. В этой пучине нищеты, невежества и горя видны были обращенные к небу страдальческие лица, истерзанные тела, заломленные руки; в ушах стояли их стоны, на щеки падали брызги их кровавых слез. Сознание, что сам он может, когда захочет, спастись отсюда бегством, уже не утешало Хала, настолько глубоко успел он погрузиться в эту пучину. А ведь он-то мог себе сказать: «Все это мрачно, все это ужасно, но — слава богу — стоит мне лишь захотеть, и я уйду отсюда, вернусь в теплую, светлую кают-компанию и буду журить своих спутников за то, что они пропустили живописнейшее зрелище, прошли мимо весьма интересных жизненных явлений!»
23
В эти мучительные дни Хал не заходил к Красной Мари, но как-то вечером она сама пришла к Минетти проведать прихворнувшего малыша и принесла ему чашечку молочного киселя. К мужчинам, особенно к дельцам, Хал проявлял известную подозрительность, но в отношении женщин он был простаком. Ему, например, не показалось странным, что ирландская девушка, обремененная семейными заботами, приходит ухаживать за больным итальянским младенцем. Он не подумал, что в поселке ведь полным-полно хворых ирландских ребятишек, которым Мэри могла бы отнести свой молочный кисель. И когда он заметил удивление Розы, которая до сих пор не была знакома с Мэри, то приписал это лишь трогательному чувству благодарности, свойственному беднякам.
Собственно говоря, все женщины столь различны и количество применяемых ими уловок столь велико, что на их изучение у мужчины не хватает времени. Халу случалось наблюдать девушек — фабричных работниц, которые крикливо одевались, «стреляли глазками» и неустанно хихикали, чтобы привлечь внимание представителей сильного пола; ему был хорошо знаком и тип светской барышни, достигающей той же цели более тонкими и обольстительными способами. Но есть, значит, еще и третья порода — девушки, которые качают на руках итальянских младенцев, называют их ирландскими ласкательными именами и кормят киселем с ложечки? Для Хала это было новостью, и он невольно залюбовался Красной Мэри — кельтской мадонной с сицилийским младенцем на руках!
Он заметил, что на ней все то же синее ситцевое платье с заплатой на плече. При всей своей наивности, Хал понимал, какую роль в жизни женщины играет одежда. У него закралось было подозрение, что весь гардероб Мэри состоит из одного этого ситцевого платья, но видя, что при каждой встрече оно имеет свежевыстиранный вид, Хал решил, что в гардеробе девушки есть по крайней мере еще одно в запасе. Так или иначе, Мэри хрустела накрахмаленным ситцем и держалась весьма оживленно, как обещала Халу; весело шутила и болтала, точь-в-точь как любая богатая красотка, которая пудрится и наряжается, собираясь на бал. Во время прежних встреч с этим интересным юношей она, наверно, отпугнула его своим мрачным и недовольным видом; может, ей удастся завладеть им, если она будет женственной и веселой?
Она подразнивала его: что такое, шишка на голове, весь скрюченный, постарел на десять лет? Последнему Хал с готовностью поверил. И ей казалось смешным, что он работает под начальством словака — позор, да и только! Эта шутка понравилась всему семейству Минетти, особенно Джерри Маленькому, который любил посмеяться. В свою очередь мальчик рассказал Мэри, что за честь стать подручным у словака Джо Смиту пришлось уплатить начальнику пятнадцать долларов, да еще поставить ему выпивку у О'Каллахена. Джерри рассказал ей также, что Майк Сикориа прозвал Джо своим необъезженным мулом. И Джерри Маленький всем этим недоволен, потому что прежде Джо учил его разным интересным играм, а теперь не хочет с ним играть, теперь он такой сердитый! Джо, бывало, поет ему веселые песенки. Вот эту, например, где такие слова: «Под орехом густым мы поем и свистим». Видела ли Мэри когда-нибудь густой орех? Он думает без конца и никак не может себе представить, что это за дерево, на что оно похоже?