Черноглазый итальянский пострел ревниво наблюдал, как Мэри кормит маленького, и когда ему тоже дали две-три ложечки киселя, он широко раскрывал рот, а потом облизывал губы. Ох, как вкусно!
Но вот киселя уже не осталось, и Джерри Маленький перевел взгляд на блестящие волосы гостьи, уложенные короной вокруг головы.
— У вас всегда такие волосы? — спросил он.
Хал и Мэри расхохотались, а Роза цыкнула на мальчишку:
— Ну и ребенок, вечно что-нибудь такое скажет!
— Всегда! — ответила Мэри. — Ты думал, я их крашу?
— Да нет, — сказал Джерри Маленький. — Но только они у вас такие красивые и новые! Правда? — И он вопросительно посмотрел на Хала.
— Совершенно верно! — подтвердил Хал и добавил: — Не стесняйся, говори! Девушки любят комплименты.
— Комплименты? — как эхо, повторил Джерри Маленький. — А что это такое?
— Неужели не знаешь? — удивился Хал. — Это когда говорят девушке, что волосы у нее как утреннее солнце, глаза как вечерние сумерки, а вся она точно дикая роза на горной вершине.
— Вот как? — недоверчиво произнес маленький итальянец. — Ну, все равно, кисель она делает очень хороший!
24
Настало время прощаться, и Хал, морщась от боли, поднялся, чтобы проводить Мэри домой. Она внимательно посмотрела на него и только сейчас поняла, как он страдает. По дороге она спросила:
— Зачем вы взялись за такую работу, если можно было без нее обойтись?..
— Но должен же я зарабатывать себе на жизнь!
— Не обязательно таким трудом. Умный молодой человек, американец…
— Видите ли, мне было интересно познакомиться с шахтерской жизнью.
— Вот вы и познакомились, теперь можете уехать.
— Ничего со мной не случится, если я еще поработаю.
— Неужели? Откуда вы это знаете? В любой день вас могут вынести ногами вперед!
Куда девалось теперь ее «светское оживление»? Голос Мэри был полон горечи, как всегда, когда она заговаривала о Северной Долине.
— Я знаю, что говорю, Джо Смит. Разве я не потеряла здесь двух братьев? Таких хороших мальчиков во всем мире не сыщешь! Я видела и других ребят. Они шли в шахту со смехом, а оттуда их потом выносили мертвыми. Или искалеченными — это даже страшнее для рабочего человека! Иногда по утрам меня тянет пойти стать у входа в шахту и закричать: «Вернитесь! Сегодня же уходите в город! Голодайте, если придется, просите милостыню, но найдите себе другую работу, только не эту, не эту!»
Ее голос стал громче, и в нем звучал страстный протест, но тут ворвалась новая нота — какой-то личной заинтересованности и страха:
— А теперь еще хуже, потому что здесь появились вы, Джо. Мне страшно видеть, что и вас затягивает шахтерская жизнь! Такой молодой, сильный, совсем не похожий ни на кого из здешних! Уходите, Джо, бегите отсюда, пока не поздно!
Он был потрясен страстностью ее слов.
— Обо мне не беспокойтесь, Мэри, — сказал он. — Ничего со мной не случится. Поработаю еще немного и уеду.
Дорога была в ухабах, и он держал ее под руку. Почувствовав, что она дрожит, он быстро добавил:
— Не мне нужно бежать отсюда, а вам, Мэри. Вы ненавидете эти места, жизнь здесь — мучение для вас. Неужели вы никогда не подумывали уехать?
Она не сразу ответила. Но когда заговорила снова, то возбуждение уже улеглось, и в голосе ее — вялом и однотонном — звучало отчаяние:
— Стоит ли думать обо мне? Для меня выхода нет — для нищих девушек вообще нет выхода. Я пыталась что-то сделать, но это все равно, что биться головой об стену. Я даже не могу накопить на железнодорожный билет. А уж как я старалась! Два года подряд копила. И знаете, сколько накопила? Семь долларов. Всего-навсего — за два года! Да разве что накопишь в таком месте, где на каждом шагу у тебя разрывается сердце! Презирай не презирай их за трусость, но как не поможешь женщине, у которой муж погиб, а ее с детьми посреди зимы выставили на улицу?
— Слишком вы добрая, Мэри.
— Нет, нет, не в этом дело. Разве я могу уехать и бросить братишку и сестру, которым я нужна?
— Но вы же будете зарабатывать и присылать им деньги!
— Я и здесь кое-что зарабатываю. Меня нанимают иногда убирать, а иногда сиделкой к больным.
— Но в другом месте вы сможете зарабатывать больше!
— Я могу получить работу в ресторане: это семь-восемь долларов в неделю, но тогда мне придется больше тратить на себя, а то, что я им пришлю, они здесь растратят без толку. Я могла бы поступить прислугой и работать по четырнадцать часов в день. Но, поймите, Джо, я не хочу еще больше закабаляться! Я хочу чего-нибудь красивого, своего собственного! — Она внезапно взмахнула, руками, словно ей не хватало воздуха. — О, я хочу красивой, чистой жизни!