— Все снесено взрывом! Боже! — воскликнул начальник охраны.
Они выбежали на улицу и, посмотрев наверх, увидели, что от взрыва проломилась крыша у них над головой и торчат бревна.
Обломки перестали падать, но еще кружились тучи пыли, которые густым черным слоем покрыли Коттона и Хала так, что те уже не могли в темноте разобрать дорогу. А с темнотой на землю сошла тишина, которая после взрыва и грохота обвалов показалась могильной.
Еще несколько шагов, и Хал оцепенел от изумления. Он увидел поток взрослых рабочих и подростков, хлынувший из дробилки. А из каждой улицы несся встречный поток женщин — старых и молодых, бросивших кастрюли на плите и младенцев в люльках, обезумевших женщин, за юбки которых с плачем цеплялись дети. Они сбегались огромным роем к стволу шахты, похожему сейчас на дымящийся вулкан.
Появился Картрайт, управляющий. Он бежал к вентиляционному стволу. Коттон бросился за ним вдогонку, а за Коттоном — Хал. Вентиляционная установка представляла собой груду развалин. Гигантский вентилятор был отброшен на сотню футов, все его лопасти изуродованы. Хал слишком мало понимал в шахтерском деле, чтобы осознать все значение гибели вентилятора. Но он заметил, что управляющий в ужасе переглянулся с начальником охраны, и тот воскликнул:
— Все погибло!
Управляющий не сказал ни слова, но его тонкие губы были плотно сжаты, а глаза выражали страх. Потом он и Джефф Коттон устремились к дымящейся шахте, а за ними Хал. Здесь собралось сто, нет — двести женщин, которые все зараз что-то спрашивали. Они окружали начальника охраны, управляющего и других начальников, и даже Хала, и все разом истерически кричали по-польски, по-чешски и по-гречески. Когда Хал знаками показывал, что не понимает, они начинали вопить и стонать. Некоторые застыли на месте, не отрывая взгляда от шахты. Другие закрывали глаза, чтобы не видеть этого зрелища, падали на колени, рыдали и молились, поднимая руки к небу.
Постепенно Хал начинал понимать весь ужас катастрофы. Главное было не в грохоте, не в дыме, не во внезапно спустившейся тьме и даже не в этих обезумевших, рыдающих женщинах; главное было не в том, что происходило на поверхности земли, а в том, что случилось под землей, в дымящейся черной шахте. Главное — были замурованные в шахте рабочие, с которыми Хал был знаком, — вместе трудился и обменивался шутками, рабочие, чью повседневную жизнь он уже знал и понимал. Их десятки, а может быть, сотни, и они находятся где-то здесь, внизу, под ногами у Хала, — некоторые уже умерли, другие ранены, искалечены. Как они там? Что сделают для них те, кто остался наверху? Хал тщетно пытался добраться до начальника охраны, чтобы расспросить его, но тот был окружен, осажден женщинами. Он отталкивал их, восклицая:
— Уходите! Уходите домой!
— Как это домой?! — кричали они. — Разойтись по домам, когда наши мужья замурованы в шахте? — Они еще теснее сгрудились вокруг Коттона, о чем-то громко умоляя его.
— Уходите! — повторял он. — Вы ничем не можете помочь. Никто тут не может помочь! Разойдитесь по домам! Разойдитесь!
Ему приходилось сдерживать их силой, чтобы они не столкнули друг друга в шахту.
Куда ни посмотреть — всюду были женщины, всем своим видом олицетворявшие безысходное горе: одни застыли на месте, как бы в трансе, уставившись прямо перед собой; другие сидели на земле, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, или стояли на коленях, подняв в молитве лица, или прижимали к себе испуганных детей, цеплявшихся за их подолы. Хал заметил молодую австриячку, жалкое, бледное существо в рваном сером платке, накинутом на голову, которая простирала руки, восклицая; «Mein Mann! Mein Mann!»[16] Потом она закрыла лицо и с воплями: «Mein Mann! Mein Mann!» — двинулась прочь, спотыкаясь, как смертельно раненное животное. Хал проводил несчастную глазами: ее непрестанно повторявшийся вопль стал лейтмотивом этой симфонии ужаса.
Не раз прежде, раскрывая утреннюю газету, Хал читал про катастрофы в шахтах, но теперь катастрофа разразилась над людьми, которых он лично знал. Самым невыносимым оказалась полная беспомощность его самого и всех остальных. С каждой минутой Хал яснее понимал всю глубину этой беспомощности: он судил о ней по восклицаниям Коттона и рабочих, которых он расспрашивал. Это было чудовищно, невероятно, но это было так! Придется послать за новым вентилятором и ждать, пока его привезут, потом установить его и пустить в ход; и уже после этого надо будет ждать в течение многих часов, чтобы главные штреки очистились от дыма и газа, — а до тех пор никто ничего не может сделать, абсолютно ничего! Люди так и останутся в шахте. Те, кто избежал смерти во время взрыва, заберутся в дальние проходы и забаррикадируются от ядовитой окиси углерода, образовавшейся после взрыва. Там им придется просидеть голодными, без воды и без воздуха, в ожидании, в долгом, томительном ожидании, пока спасательные отряды не доберутся до них наконец.