– Твой интеллект намного выше, – сказала она. – Может быть, сам ты так и не считаешь, но это правда.
Я знал, что на самом деле все было совсем иначе – отец подделал мои истинные показатели в сторону увеличения, чтобы они соответствовали минимальным требованиям, предъявлявшимся на флоте. Впрочем, даже если я и стал умнее, меня это не волновало; всю мою жизнь я был тем, кто я есть, и ненавидел саму мысль о каких-либо переменах.
Но я действительно менялся. Находясь рядом с Кайшо, я постоянно чувствовал тот самый запах тостов с маслом. Никто другой ничего не замечал. А с течением времени я стал ощущать и другие запахи, причем весьма странные.
От капитана Проуп пахло свежей зеленью – именно самим цветом. Не могу сказать, как можно чувствовать запах цвета – похоже, у меня в мозгах на самом деле все перепуталось. Но каждый раз, когда Проуп бросала на меня взгляд, воздух заполнялся туманным зеленым ароматом.
От Фестины пахло грозой – не запахом грозы, но ее звуками – раскатами грома, шумом ветра и дождя. А иногда от нее пахло радугой. Я ощущал запах грома каждый раз, когда в каюту входила Фестина Рамос.
От Тобита пахло морщинистой поверхностью грецкого ореха – ее структурой, а не запахом. А Бенджамин… Бенджамин вызывал у меня странное ощущение, от которого мне хотелось зевнуть и потянуться, и почему-то от этого мне становилось не по себе; я спокойно относился к людям, от которых пахло зеленью, грозой или грецким орехом, но Бенджамин по-настоящему действовал мне на нервы.
Сколько бы я ни зевал и ни потягивался, ощущение не проходило.
Проведя очередное утро в обществе разведчиков, днем я занимался тем, что обучал мандазаров основам их собственной культуры, чтобы они могли сойти за местное население, если вдруг это потребуется. Советница и рабочие воспринимали мои слова словно божественное откровение, независимо от того, насколько они противоречили их прежним представлениям о родной планете. Зилипулл оказался более упрямым, заявляя, что Уилла и Уолда говорили, будто королева Предусмотрительность объявила Континентальный указ в ответ на угрозу со стороны гринстрайдеров, пытавшихся колонизировать…
Но возражения обычно длились недолго. Секунд через тридцать он неожиданно захлопывал рот и шепотом извинялся: «Прости, Тилу. Знание – ты, невежество – я. Прости. Прости».
Когда я в первый раз это услышал, у меня отвалилась челюсть. Воины никогда не уступают оппоненту в споре, если только…
Я понюхал воздух. Мой новый сверхчувствительный нос ощутил странный запах, исходивший от моей кожи, – сильный и резкий, словно запах эфира.
У меня возникло сильное подозрение, что это королевский феромон.
Теперь, когда я мог ощущать запахи феромонов, они преследовали меня повсюду. Они исходили не только от мандазаров, но и от членов экипажа… и вообще от всех.
И от меня. Каждую секунду. Феромоны чем-то напоминали фанатичных слуг, готовых исполнить мою малейшую прихоть – даже если мне самому этого совершенно не хотелось.
Мне не хотелось выигрывать споры с Зилипуллом, оглушая его химическим молотом, но я ничего не мог поделать. Если он возражал мне дольше нескольких секунд, феромон вырабатывался помимо моей воли. Что еще хуже, Зилипулл принимал это как должное, словно у меня имелось полное право заставить его сменить свое мнение.
По сути, это ничем не отличалось от промывки мозгов – словно я одурманивал его наркотиками, пока он не забывал о своих прежних убеждениях и не начинал послушно принимать на веру все то, что я ему говорил.
От этого меня едва не тошнило. Но с людьми было еще хуже.
По утрам, когда мы собирались в зале для инструктажей вместе с Фестиной, Кайшо и остальными, они обсуждали свои проблемы разведчиков, планы на случай непредвиденных обстоятельств или что делать, если не удастся найти людей с «Ивы»… а мои мысли в это время были заняты совсем другим. Иногда я вдруг обнаруживал, что смотрю на Фестину, думая о том, что она выглядит весьма привлекательно, несмотря на пятно на лице; я вспоминал ее слова в спортзале насчет мата и думал, что, возможно, сделал глупость, отправившись в каюту к Проуп, вместо того чтобы остаться с женщиной, о которой по-настоящему мечтал.
В следующее мгновение я начинал ощущать запах феромона – сильный, ничем не разбавленный аромат секса, словно лассо готовое заарканить добычу. Фестона краснела настолько, что пятно на щеке становилось почти незаметным, и начинала переминаться с ноги на ногу, словно не могла стоять спокойно. Мне приходилось извиняться и идти в душевую, где я обливался холодной водой, пока запах феромона не исчезал.
А потом, когда я возвращался, Кайшо всегда спрашивала: «Ну как, легче, ваше величество?», с неприкрытой усмешкой в голосе. Вероятно, балрог мог читать мои мысли и пробовать феромон «на вкус». Что касается людей, они даже не замечали, что ощущают какой-то запах, но таяли, будто масло, когда этот запах проникал в их мозг.
Фестина никогда не появлялась ночью у двери моей каюты – ей хватало силы воли. Что касается Проуп, то она продержалась лишь два дня, а на третий вечер явилась ко мне, якобы «удостовериться, что со мной все в порядке». Забавно, что я ни разу не воздействовал на эту женщину «сексуальным феромоном», за исключением той первой ночи, когда феромон, судя по всему, сочился из всех пор моего тела, а я по собственной глупости этого не заметил. Но тем не менее капитан пришла, с несколько смущенным видом, словно сама не понимала, зачем это сделала. Возможно, ей хотелось извиниться за свое развязное поведение, а может быть, напротив, она хотела доказать себе самой, что вполне могла бы затащить меня к себе в постель совершенно хладнокровно и без лишних эмоций.
Так или иначе, она определенно намеревалась провести со мной еще одну ночь, даже если ей пришлось бы пойти наперекор собственным инстинктам. У меня вдруг возникло странное чувство – словно Проуп была маленькой девочкой, пытавшейся выглядеть отважной, несмотря ни на что.
Родительские чувства – у старины Эдварда… Возможно, унизительно было думать так о взрослой женщине, но в последнее время мне казалось, что я воспринимаю всех подряд как бедных и несчастных, которых нужно защищать и оберегать.
Так что же делать с Проуп? Естественно, снова переспать с ней я не мог; не следовало поступать так и в первый раз. Можно было с легкостью издать какой-нибудь отвратительный запах, который прогнал бы ее прочь, – все, что требовалось, это подумать о том, чего мне хочется, и от моего тела начало бы нести тухлыми яйцами, или мертвечиной, или чем-нибудь еще похуже, но это выглядело бы чересчур грубо. Мне не хотелось подавлять эту женщину или подчинять ее своей воле, мне нужно было лишь, чтобы она оставила меня в покое.
Тем временем капитан присела на край койки и начала говорить о какой-то неполадке в оборудовании, о котором я никогда не слышал, и что на ремонт потребовалось два часа, хотя предполагалось, что потребуется всего час сорок пять минут, и почему на флоте не готовят нормальных техников…
Все время, пока она говорила, ее рука то тянулась к застежке форменного кителя, то снова отдергивалась – словно она обещала себе, что начнет раздеваться, как только войдет в каюту, но теперь ей не хватало решимости. Ее поведение выглядело вполне соблазнительно, и вскоре она наверняка нашла бы в себе силы, чтобы сорвать одежду. Мне отчаянно хотелось придумать какой-нибудь выход, прежде чем это произойдет.
Как ни странно, я его нашел. Пока она продолжала говорить что-то насчет вконец обленившейся команды, я подумал: «А что будет, если я начну пахнуть зеленым?»
Тридцать секунд спустя от меня пахло именно так. Мне не нужно было хмурить брови и сосредотачиваться, все произошло само собой – словно мое тело знало, что делать, без какого-либо участия разума. Странно, удивительно и пугающе – но я начал пахнуть в точности так же, как и сама Проуп, только сильнее, словно я был ее братом, или сестрой, или матерью, или отцом. У людей ведь есть инстинкт, заставляющий избегать близкородственного спаривания, верно? Правда, существовала вероятность, что Проуп захочет воспользоваться уникальным шансом переспать сама с собой, но я лишь скрестил пальцы, надеясь, что феромоны пересилят ее тщеславие.