Потом выпили за два пятидесятилетия — Февральской и Октябрьской революции, за приближающееся столетие со дня рождения В. И. Ленина («кстати, вы знаете, наши отцы — мой и старик Ульянов — очень дружили в Симбирске, любили поиграть вечерком в вист…»), и еще за целый ряд юбилеев, в большом количестве ожидаемых в ближайшие два-три года.
«Столичная» опустела. Принялись за коньяк. Оба раскраснелись, оживились, в глазах появился молодой задор и, когда из бутылки «Мартеля» выпиты были последние остатки, выпили вдруг на брудершафт. По всем правилам, через руку, с поцелуями.
Несколько раз заглядывала в дверь Анна Пантелеймоновна и, судя по ее выражению лица, можно было понять, что она несколько шокирована поведением этих двух не первой молодости господ — оба сняли уже пиджаки и говорили слишком оживленно, поминутно перебивая друг друга.
— Нет, Алеша, ты не объективен… Ну вот ни чуточки… Во многом, конечно, виноват я — не спорю, признаюсь, — но случись так, что победили бы не вы, а мы, честное слово, Россия еще дальше шагнула бы по пути прогресса. Я не говорю уже о 37-м годе…
— И не говори, не говори… Говори о 67-м.
— А он от тебя зависит. Во многом от тебя…
— От меня? Сашенька, побойся Бога. А Брежнев, Подгорный, Шелепин? С Вьетнамом засераемся, с Израилем засераемся…
— Ну, с Вьетнамом Джонсон тоже засерается…
— Засерается, а с Израилем мы засераемся…
— Засераетесь, не спорю, но если уж засрались…
В этот момент вошла Анна Пантелеймоновна, решительно подошла к столу и забрала не начатые еще две бутылки, к одной из которых Александр Федорович уже было потянулся.
— Хватит! Не дам больше. Меры не знаете. Пейте кофе.
Пришлось пить кофе. Потом Александр Федорович начал показывать семейный альбом, а Алексей Николаевич вынул карточку покойной жены, дочери Людмилы и ее мужа итальянца. Александр Федорович одобрил и дочь, и зятя.
В половине первого Алексей Николаевич спохватился — батюшки, а Ассамблея?.. Александр Федорович не стал задерживать — «dienst ist dienst!», Но на прощание вытащил откуда-то из-за книг маленькую бутылочку чего-то очень крепкого, и оба выпили «посошок».
— За встречу твою с Джонсоном.
— Ой, не говори… Не порти настроения.
— Ну-ну, за встречу. Продай Китай и Насера — и все будет в порядке.
— Легко сказать…
Они выпили прямо из горлышка (Анна Пантелеймоновна унесла рюмки) и закусили мускатным орешком, чтоб не пахло изо рта.
На прощание обнялись — оба друг другу очень понравились.
«Человек как человек, — подумал Александр Федорович, — и манеры приличные, с ножа не ест…»
«Человек как человек, — в свою очередь подумал Алексей Николаевич. — За восемьдесят все-таки, а как во всем разбирается… Вот тебе и свалка истории. Надо будет еще разочек зайти…»
Остаток дня, вернее, вся вторая половина его прошла в тумане. С кем-то встречался, кого-то принимал, кому-то устраивал ужин. Голова болела. На еду смотреть не мог. Зато спал как убитый.
Среда и четверг мало чем отличались от вторника. Те же встречи, банкеты, коктейли… Наседал Пирсон, настаивал на встрече с Джонсоном. Громыко торговался с Раском. Одолевали арабы — утомительные и многословные. Требовали оружия… Все побросали, гады, на Синайском полуострове, а теперь вынь да по ложь им новое. Обнаглели совсем…
Раз пятнадцать звонила Москва. Наконец, в четверг, 22 июля, после встречи с Раском, тут же в здании ООН все решилось. Громыко оказался на высоте. Выторговал-таки «Тильзит» — Гласборо, маленький городок на пути между Вашингтоном и Нью-Йорком (даже не на полпути — от Белого дома 201 километр, а от Советской резиденции — 168, вот как!). Оно, конечно, интересно было бы побывать в Белом доме (сравнить, например, с Елисейским дворцом или Букингемом), но гонор не позволял. Алексей Николаевич невольно вспомнил, как в двадцатых годах приезжало к нам в Союз первое коронованное лицо, афганский падишах Аманулла-хан, и как препирался тогда Наркоминдел с афганской стороной о длине бархатных ковровых дорожек, которые должны были быть выстланы на пути падишаха… А теперь… Ну, да ладно, была не была…
В пятницу 23 июля, ровно в 11 часов, президент Соединенных Штатов Америки приветствовал председателя Совета Министров СССР в маленьком уютном салоне старомодного особняка с милым названием «Куст остролистника» (Халенбуш).
Историческая встреча («Ей-богу же историческая», — подумалось Алексею Николаевичу у входа в этот самый уютный, в викторианском стиле салон) началась минута в минуту под аккомпанемент басовых ударов старинных часов, стоящих в углу салона.