III
Однажды майским утром я стоял в своей спальне перед стальным сейфом, примеряя золотую, украшенную драгоценностями корону. Бриллианты вспыхнули, стоило мне повернуться к зеркалу, и тяжелое золото засияло над моей головой огненным нимбом. Я вспомнил отчаянный крик Камиллы и ужасные слова, прокатившиеся эхом по туманным улицам Каркозы. То были последние строки первого акта, и я не смел думать, что последует за ними, не смел даже в лучах весеннего солнца, в своей комнате, в привычной обстановке, успокоенный уличным шумом и голосами слуг в передней, ибо те отравленные слова запали мне в душу – так смертный пот медленно пропитывает простыни в постели обреченного. Дрожа, я снял корону с головы, отер чело и подумал о Хастуре и моих законных правах. Мне вспомнился мистер Уайльд, каким я оставил его: кровавое лицо, исцарапанное когтями адской твари, и его обещания… ах, его обещания. Резкий звон вырвался из глубины сейфа, и я понял – время истекло, но не внял ему и, вновь надев сверкающую корону, дерзко повернулся к зеркалу. Долго я стоял неподвижно, поглощенный меняющимся выражением собственных глаз. Зеркало отражало лицо, похожее на мое, но настолько бледное и истощенное, что его обладателя трудно было узнать. Все это время я повторял сквозь сжатые зубы: «День настал! День настал!», пока сигнал в сейфе звенел, не смолкая, а бриллианты искрились и пламенели над моим челом. Я слышал, как открылась дверь, но спохватился лишь, когда увидел в зеркале два лица, когда другой встал за моим плечом и чужие глаза встретились с моими. Резко развернувшись, я схватил с туалетного столика длинный нож. Мой кузен, белый как снег, отпрыгнул в сторону, крича:
– Хилдред! Ради бога! – Затем, когда я опустил руку, он сказал: – Это же я, Луис, разве ты не узнаешь меня?
Я замер – я не смог бы заговорить, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Он подошел и забрал у меня нож.
– Что все это значит? – мягко спросил он. – Ты болен?
– Нет, – ответил я.
Впрочем, сомневаюсь, что Луис меня услышал.
– Пошевеливайся, старина, – гудел он, – снимай эту медную безделушку, и пойдем в кабинет. Ты собираешься на маскарад? Зачем тебе эта мишура?
К счастью, он решил, что корона сделана из меди и стекляшек, что, впрочем, было даже к лучшему. Я дал ему подержать убор, зная, что это вполне его успокоит. Луис подбросил роскошный венец в воздух и, поймав, с улыбкой повернулся ко мне.
– Ерунда за пятьдесят центов, – провозгласил он. – Зачем она тебе?
Я не ответил, но забрал корону у него из рук и, поместив ее в сейф, закрыл тяжелые стальные дверцы. Адский звон сразу оборвался. Кузен с любопытством наблюдал за мной, но, кажется, не заметил внезапного отключения сигнализации. Впрочем, он уподобил сейф коробке из-под бисквитов. Опасаясь, как бы Луис не подглядел секретный код, я повел его в кабинет. Луис упал на софу и начал бить мух хлыстом, с которым не расставался. Он был в драгунской форме – украшенной лентами куртке и фуражке с кружевом, – и я заметил, что его сапоги сплошь забрызганы красной грязью.
– Где ты был? – поинтересовался я.
– Скакал по разлившимся ручьям в Джерси, – ответил он. – Решил не переодеваться, так хотел увидеть тебя. Не угостишь ли стаканчиком? Я смертельно устал: провел сутки в седле.
Я налил ему бренди из моих медицинских запасов. Луис выпил его, гримасничая.
– Отвратительно, – заключил он. – Я дам тебе адрес, где продают настоящий бренди.
– Мне сгодится и этот, – безразлично ответил я. – Я растираю им грудь.
Он прищурился и убил еще одну муху.
– Послушай, старина, – начал он. – Я должен тебе кое-что сказать. Уже четыре года ты сидишь здесь один как сыч, никуда не выходишь, не занимаешься спортом, ни черта не делаешь, только слепнешь из-за этих книг над камином.
Луис оглядел полки.
– Наполеон, Наполеон, Наполеон, – повторял он. – Ради всего святого! У тебя что, нет других книг?
– Хотелось бы мне, чтобы эти были оправлены в золото, – ответил я. – Но постой, у меня есть еще одна книга, «Король в Желтом».
Я смотрел ему прямо в глаза.
– Ты никогда не читал ее? – поинтересовался я.
– Читал? Слава богу, нет! Я не хочу сделаться сумасшедшим.
Было ясно, он пожалел о своих словах, едва их произнес. Есть лишь одно слово, которое я ненавижу больше, чем «безумец», и слово это – «сумасшедший». Но я сохранил спокойствие и спросил его, почему он думает, что «Король в Желтом» опасен.
– Ох, даже не знаю, – поспешно ответил Луис. – Просто помню шумиху вокруг книги, как ее осуждали духовенство и пресса. Автор, породивший эту мерзость, застрелился, разве не так?