– Вот кузен короля.
Голова моя закружилась от возбуждения.
Контролируя себя с нечеловеческим усилием воли, я объяснил Вэнсу, почему я один достоин короны и почему мой кузен должен быть изгнан или умерщвлен. Я дал ему понять, что мой брат не имеет права женитьсяна дочери маркиза Эйвоншира, даже если откажется от всех претензий на трон – иначе Англия будет впутана в эту историю. Я показал ему список из тысяч имен, составленный мистером Уайльдом. Каждый человек, чье имя было в нем указано, получил желтый знак, которым никто не имеет права пренебречь. Город, страна, вся земля были готовы пасть ниц перед Бледной Маской. Время пришло. Людям должен открыться сын Хастура, и весь мир падет перед Черной звездой, которая стоит в небе над Каркоссой.
Вэнс облокотился на стол, уткнувшись головой на сложенные руки. Мистер Уайльд нарисовал карандашом на полях вчерашнего «Геральда» черновой набросок. Это был план комнат Хауберка. Затем он выписал приказ и поставил печать, а я, дрожа как паралитик, подписал свой первый приказ именем «Король Хилдред».
Мистер Уайльд сполз со стула на пол, отпер шкаф, снял с первой полки большую квадратную коробку, поставил ее на стол и открыл. Я вытащил оттуда завернутый в салфетку новый нож и передал его Вэнсу вместе с приказом и планом квартиры Хауберка. Затем мистер Уайльд разрешил Вэнсу уйти, и тот пошел, шатаясь, как бродяга из трущоб.
Некоторое вреря я наблюдал, как за квадратной колокольней церкви Джадсона меркнет дневной свет, затем собрал рукописи и заметки, взял шляпу и направился к двери. Мистер Уайльд молча смотрел мне вслед. В коридоре я оглянулся: запавшие глаза мистера Уайльда были все еще устремлены на меня. Позади него, в сумеречном свете сгущались тени. Я закрыл дверь и вышел на темнеющие улицы.
Я не ел с утра, но не был голоден. Какой-то нищий на той стороне улицы смотрел на Палаты смертников, при виде меня он принялся стенать, перечисляя свои несчастья. Я дал ему денег, не знаю, почему, он даже не поблагодарил меня за это. Чуть погодя принялся выпрашивать милостыню еще один несчастный. У меня в кармане лежал чистый лист бумаги, на котором был начертан желтый знак, и я протянул его нищему. Тот тупо оглядел его, неуверенно зыркнув на меня, сложил с преувеличенной осторожностью и сунул себе за пазуху.
Среди деревьев светили электрические фонари, в небе над Палатами смертников сияла молодая луна. Ожидание на площади было утомительным. Я прошел от мраморной арки до артиллерийских конюшен и обратно к фонтану Лотоса. Цветы и трава источали тревожный аромат. Струя фонтана играла в лунном свете. Переплес капель напомнил мне звон молотка в лавке Хауберка. Впрочем, тусклое мерцание лунного света на воде не приносило мне такого изысканного наслаждения, как игра солнца с полированнными латами на коленях Хауберка. Над струями фонтана метались летучие мыши, их стремительный полет растревожил меня, и я вновь побрел между деревьев без всякой цели.
У артиллерийских конюшен было темно, а в казарме ярко светились окна офицеров, в здании сновали усталые солдаты с соломой, сбруей, корзинами в руках. Дважды сменились конные часовые у ворот, пока я прохаживался по аллее. Я посмотрел на часы. Почти полночь. Огни в казармах гасли один за другим, закрывались зарешеченные окна, через боковую калитку выходили офицеры, и в ночном воздухе бряцало оружие и звенели шпоры. На площади все стихло. Полицейский прогнал последнего бездомного, Вустер-стрит опустела, и теперь слышалось только, как переступает копытами лошадь часового и звенит сабля о седло. В казармах еще горели окна офицеров, но теперь там мелькали только денщики. Часы церкви святого Франциска Ксавьера пробили полночь. С последним ударом печального колокола сквозь боковую калитку прошла еще одна фигура, ответила на приветствие часового и, перейдя улицу, двинулась в сторону Дома бенедиктинцев.