Братья Ломоньеры разделяли фамилию и цели, но не методы. Один из них всегда был осторожен, другой – стремился прыгнуть в костер, а третьему оставалось играть роль миротворца и адвоката дьявола.
– Наверняка есть другой способ узнать что-нибудь о… – начал было Ломоньер.
– Не произноси это имя, – мгновенно осадили его двое других.
Ломоньер поджал губы. Этот жест был исполнен драматизма, поскольку у всех троих была хорошо развита мимика, но одного из них это делало почти привлекательным, а у другого выглядело почти непристойно.
– Значит, мы поедем туда поговорить… – снова начал было Ломоньер.
– Поговорить! – фыркнул Ломоньер, поигрывая зажигалкой.
– Прекрати, пожалуйста. Ты похож на малолетнего хулигана, – этот брат сохранил свой акцент и применял его в подобных ситуациях. Это добавляло значимости его презрению.
– Мой адвокат говорит, что мне лучше воздержаться от очередного правонарушения еще как минимум полгода, – печально отметил Ломоньер и затушил сигарету.
Ломоньер издал негромкий жужжащий звук.
И хотя одного лишь внезапного жужжания одного из братьев было достаточно, чтобы встревожить их всех, звук, ко всему прочему, сопровождался неприятным ощущением мурашек по коже, мгновенно охладивших атмосферу.
Остальные двое с подозрением уставились друг на друга, ища какие-либо признаки чего-то экстраординарного и не присущего им при обычных обстоятельствах. Они осмотрели жужжащего брата на предмет медицинского недомогания, а затем на предмет наличия у него древнего амулета, украденного из гробницы во Франции, таинственного браслета, приобретенного в Чили у сомнительного продавца, зловещей пряжки на ремне, украденной в Монголии, или загадочного шарфа, сшитого из перуанского савана. Что угодно, что могло бы давать такие неслыханные побочные эффекты.
Их поиски не увенчались успехом, но жужжание продолжалось, поэтому они методично обыскали комнату, проводя руками под креслами и вдоль всевозможных выступов, время от времени переглядываясь, чтобы убедиться, что пока жужжит лишь один Ломоньер. Если это жужжание было злонамеренным, значит, за этим наверняка стоит Гринмантл. Разумеется, у них были и другие враги, но Гринмантл всегда был наиболее вероятным кандидатом. Во всех смыслах.
Братья не обнаружили ничего, что могло бы удовлетворить их интерес к экстраординарному, кроме секретного запаса сушеных божьих коровок в щелях.
– Привет. Это я.
Ломоньер повернулся к жужжавшему брату, который к этому моменту уже перестал жужжать и выронил сигарету, слабо светившуюся на штампованных металлических плитках пола. Ломоньер нахмурился, задумчиво глядя на гавань, словно занимался самоанализом, что было полной противоположностью его обычного настроения.
– Это был он? – поинтересовался Ломоньер.
Ломоньер нахмурился:
– Вроде бы голос не его, нет?
Только что жужжавший брат спросил:
– Вы слышите меня? Я делаю это впервые.
Это определенно был не его голос. И не его выражение лица. Его брови сдвинулись в гримасу, наверняка предусмотренную для них природой, но на практике их никогда так не сдвигали. С таким выражением лица Ломоньер выглядел моложе и настойчивее.
Братья начали кое-что понимать.
– Кто это? – спросил Ломоньер.
– Это Пайпер.
Это имя произвело на Ломоньера мгновенный эмоциональный эффект, вызвав ярость, чувство предательства, шок, и снова ярость и чувство предательства. Пайпер Гринмантл. Жена Колина. Они так старались не произносить ее имя в разговорах, а она все равно врывалась в них.
– Пайпер! – воскликнул Ломоньер. – Как это может быть? А ну пошла прочь из него!
– О, а разве это так работает? – с любопытством в голосе спросила Пайпер. – Бросает в дрожь, да? Чем не телефон с эффектом одержания?
– Это и вправду ты, – удивленно произнес Ломоньер.
– Привет, папа, – отозвалась Пайпер.
Несмотря на годы, прожитые врозь, Ломоньер все еще узнавал манеры своей дочери.
– Поверить не могу, – сказал Ломоньер. – Чего ты хочешь? Как там, кстати, поживает твой говенный супруг?
– Он в Бостоне, без меня, – ответила Пайпер. – Кажется.
– Я просто спросил, чтобы услышать, что ты скажешь, – уточнил Ломоньер. – Я уже знал это.
– Ты был прав, – вздохнула Пайпер. – Я была неправа. Я больше не хочу ссориться.
Тот из братьев, кто только что затушил сигарету, театрально промокнул глаз, якобы охваченный приступом сентиментальности. Второй, непрерывно куривший, огрызнулся: – Прошло десять лет, и теперь ты говоришь мне, что больше не хочешь ссориться?