В итоге проявилась история. Она повествовала о людях, которых они изменили, и людях, которые изменили их. В этом гадании были даже самые пикантные подробности: вот Мора влюбилась в Артемуса; вот Джими ударила Каллу; вот Орла тайком опустошила их общий банковский счет, чтобы сделать вебсайт, который до сих пор не принес им денег; вот Блу убежала из дома, и полицейские притащили ее обратно; вот умерла Персефона.
Ветвь, указывавшая на Артемуса, источала мрак и гниль, ее переполняли мечи и страх. Эта тьма вела обратно к стволу, объединяясь с чем-то в равной степени зловещим в корне, указывавшем на Гвенллиан. Было ясно, что именно эта тьма и убьет их всех, если они ничего не предпримут, но понять, что именно это было, не представлялось возможным. Способности этих женщин к ясновидению никогда не могли охватить зону непосредственно над силовой линией, а эта тьма образовалась именно там.
Тем не менее, способ борьбы с тьмой существовал за пределами силовой линии. Он был многогранен, неопределен и труден для понимания. И развязка была очевидной.
– Они что, должны работать вместе? – недоверчиво спросила Калла.
– Тут так говорится, – ответила Мора.
Джими потянулась за бутылкой с виски, но та была пустой:
– А мы не можем разобраться с этим сами?
– Мы всего лишь люди, – пояснила Мора. – Обычные люди. А они особенные. Адам связан с силовой линией. Ронан – сновидец. Блу усиливает их способности.
– Но богатенький Рич – обычный, – отметила Орла.
– Да, и он умрет.
Женщины снова склонились над выкладкой.
– Это значит, что она еще жива? – спросила Мора, показывая на карту в одной из веток – Королеву мечей.
– Вероятно, – буркнула Калла.
– Это значит, что она уйдет? – Орла ткнула пальцем в другую карту, имея в виду какую-то другую женщину.
– Похоже на то, – вздохнула Мора.
– А это значит, что она вернется? – поинтересовалась Калла, указывая на третью карту, относившуюся к еще одной женщине.
– Вероятно! – взвизгнула Гвенллиан, вскакивая из-за стола. Она завертелась на месте, вскинув руки к потолку. Никто больше не мог усидеть за столом. Калла отодвинулась прочь: – Я принесу еще выпить.
Джими одобрительно хмыкнула:
– Если это конец света, то я бы тоже выпила.
Когда все отошли от стола, Мора осталась, разглядывая отравленную ветвь карт Артемуса и самого Артемуса, сгорбившегося в своем кресле. Мужчины из волшебного леса больше ее не привлекали, но она еще помнила, как любила его. Однако этот Артемус потерял всякое значение для нее.
– Артемус? – позвала она тихо.
Он не поднял головы.
Она коснулась его подбородка. Он вздрогнул, уклоняясь от прикосновения. Она подняла его голову вверх, чтобы посмотреть ему в глаза. Он никогда не был особо разговорчив, да и сейчас не спешил говорить. Он выглядел так, словно больше не вымолвит ни слова, если в этом не будет необходимости. С того дня, как они оба выбрались из пещеры, Мора не задала ему ни единого вопроса о том, что произошло за годы их разлуки. Но сейчас она спросила: – Что с тобой случилось? Что сделало тебя таким?
Он закрыл глаза.
Глава 2
– Куда, черт возьми, подевался Ронан? – спросил Гэнси, эхом повторяя слова, произнесенные тысячами людей с тех пор, как человечество изобрело речь. Выйдя из учебного корпуса, он запрокинул голову назад, глядя в небо, словно Ронан Линч, сновидец, боец и прогульщик, каким-то образом мог пролетать над ними. Не пролетал. Глубокую синеву над студгородком прорезал лишь одинокий самолет. По ту сторону железного забора шумел городок Генриетта, издавая множество звуков шумных повседневных дел. По эту сторону студенты академии Эгленби издавали звуки непродуктивного дневного безделья.
– Он вообще был на технологии?
Адам Пэрриш, чародей и загадка, студент и логик, мужчина и мальчик, перевесил под завязку загруженную сумку на другое плечо. Он не мог привести ни единого довода, почему Гэнси считал, что Ронан вообще был где-то поблизости. После целой недели, занятой волшебными пещерами и таинственными спящими существами, Адаму приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы сосредоточиться на учебе, а ведь Адам был самым мотивированным учеником в их компании. Ронан же регулярно появлялся разве что на латыни, а теперь, когда всех учеников, ходивших на латынь, потихоньку перевели в дополнительную группу по французскому, что могло держать его здесь?