– Мы все должны бояться, – произнес Ноа едва слышно. Его голос едва пробивался сквозь гудение. – Когда играешь со временем…
Внезапно он оказался рядом с ними, глаза в глаза, по крайней мере, его лицо было на уровне их лиц, а через мгновение он снова стоял в нескольких шагах от них. Он снова натянул поверх своих останков какую-то часть себя – маску, похожую на мальчика, когда-то бывшего Ноа. Он опирался руками о колени, словно после пробежки, и при каждом выдохе из его рта вырывался этот странный жужжащий звук.
Дыхание Блу и Гэнси мерцающим облачком повисло в воздухе перед ними, словно это они были мертвы. Ноа тянул с них энергию. Много энергии.
– Блу, уходи, – задушенно произнес Ноа, стараясь удержать это жуткое гудение под контролем. – Гэнси… уходи. Это буду уже не я!
Он оттек вправо, потом вернулся обратно. Твердые предметы не должны так себя вести. Его рот искривила ухмылка, совершенно не вязавшаяся с его сдвинутыми к переносице бровями, и тут же исчезла. На его лице отразилась борьба – но лишь на долю секунды.
– Мы не уйдем, – ответила Блу, однако начала визуализировать вокруг себя защитный покров. Она не могла запретить тому, что вселилось в Ноа, и дальше тянуть силы с Гэнси и Каллы, но, по крайней мере, могла отрезать от него свой собственный источник энергии.
– Пожалуйста! – прошипел Ноа. – Развоплотитель, развоплотитель.
– Ноа, – позвал Гэнси, – ты же сильнее этого.
Лицо Ноа почернело. В долю секунды, достаточную для одного удара пульса – от белой кости до чернильной тьмы. Они видели только его сверкающие зубы. Он ахнул или хохотнул – они не могли понять.
– ВЫ ВСЕ УМРЕТЕ!
– Убирайся прочь из него! – рявкнула Блу.
Гэнси трясся от холода:
– Ноа, ты можешь. У тебя получится.
Ноа поднял руки перед собой, развернув ладони одну к другой, будто исполнял какой-то зловещий танец. Сначала это были руки Ноа – а через мгновение от них остались лишь едва заметные штрихи.
– Нет ничего невозможного, – произнес Ноа глубоким низким голосом. Его руки снова обратились в пульсирующие рисованные линии, рваные и бесполезные. Блу смотрела ему между ребер и не видела там ничего, кроме тьмы.
– Нет ничего невозможного. Я иду за ним. Я иду за ним. Я иду за ним.
Единственным, что позволяло Блу сохранить хладнокровие, единственным, что держало ее рядом с этим созданием, было знание о том, что она была свидетелем преступления. Ноа пугал их не специально. Это было что-то внутри Ноа, что-то, действовавшее через Ноа, без его позволения.
Жужжащий голос все не умолкал:
– Я иду за ним – Блу! – Я иду за ним – Прошу тебя! Уходи! – Я иду за ним…
– Я не брошу тебя, – настаивала Блу. – Я не боюсь.
Ноа испустил дикий, восторженный гоблинский смех. И рявкнул уже совершенно другим, высоким голосом: – Скоро будешь бояться!
И бросился на нее.
Блу успела увидеть, как Гэнси ринулся на перехват, когда когти Ноа вонзились ей в лицо.
Комната для гаданий внезапно вспыхнула светом, как совсем недавно тьмой. Боль и яркий свет, холод и жар…
Он выковыривал ей глаз.
– Ноа! – взвизгнула она.
Мир вокруг превратился в линии и загогулины.
Она схватилась руками за лицо, но ничего не изменилось. Когти вцепились в нее мертвыми крючьями, пальцы вонзались в плоть. В левом глазу все белое; в правом – все черное. Пальцы были скользкими; щека горела.
Из тела Ноа вырывался ослепительный свет, будто вспышка на солнце.
Внезапно кто-то схватил ее за плечи и оторвал от него. Ее окутало теплом и запахом мяты. Гэнси сжал ее так крепко, что она ощущала дрожь его тела. Гудение было повсюду. Она чувствовала вибрирующий звук на своем пылающем лице, пока Гэнси пытался извернуться, чтобы заслонить ее собой от жужжащей ярости, заключенной в останках Ноа.
– О, Господи! Блу, мне нужна твоя энергия, – сказал ей Гэнси прямо на ухо, и она услышала страх в его голосе. – Сейчас.
Каждый удар сердца сопровождался взрывом боли, но она позволила ему сжать ее пальцы. Гэнси крепко вцепился в ее руку. Она убрала щиты, скрывавшие ее энергию.
Гэнси громко, отчетливо и уверенно произнес:
– Будь. Ноа.
В комнате воцарилась тишина.
Глава 25
На часах было 6:21.
Чуть менее чем в девятистах пятидесяти километрах вдоль силовой линии над темными холодными водами Чарльз-ривер мельтешили миллионы крошечных огней. Обжигающе-холодный ноябрьский воздух проникал через балконную дверь дома Колина Гринмантла в Бэк Бэй. Он не оставлял эту дверь открытой, но, тем не менее, она была приоткрыта. Совсем чуть-чуть.
Они заползли внутрь.
Колин Гринмантл стоял на первом этаже дома, в коричневой с золотом комнате без окон, которую он отвел под свою коллекцию. Витрины с сокровищами были так красивы – стекло и сталь, тюль и золото, одинаково инородные обрамления столь же инородных предметов. Дубовый пол под витринами был сделан из досок, привезенных со старой фермы в Пенсильвании. Гринмантлы всегда предпочитали владеть вещами, когда-то принадлежавшими кому-то другому. Определить истинные размеры комнаты было невозможно, поскольку единственным источником света в ней была подсветка вокруг каждого необычного артефакта. Крошечные лампочки сияли в темноте, как корабли в ночном море.
Гринмантл стоял перед старинным зеркалом. В верхней планке резной рамы, покрытой орнаментом из листьев растения «медвежья лапа» и лебедей, поедавших друг друга, были встроены часы в медном корпусе. Циферблат показывал 6:21. Предположительно, если в зеркало смотрелся кто-то, у кого в семье недавно случилась смерть, его отражение в зеркале покрывалось слезами. Отражение Гринмантла было сухим, но ему казалось, что он все равно выглядит довольно несчастным. В одной руке он держал бутылку «Каберне-Совиньона»; этикетка на бутылке обещала дивный букет с вишневыми и графитовыми нотками. В другой руке у него была пара сережек, которые он купил для своей жены, Пайпер. Одет он был в изысканный пиджак и трусы-семейки. Он не ждал гостей сегодня.
Но они все равно пришли, потихоньку пробираясь вдоль лепнины под потолком библиотеки на втором этаже, наползая друг на друга.
Гринмантл глотнул вина прямо из бутылки. Когда он выбирал вино на кухне, то решил, что пить из бутылки куда низменнее в эстетическом плане и сильнее отдает отчаянием, чем если ходить по дому с бокалом, и так оно и было. Жаль, что в доме больше никого не было, и поэтому никто не мог оценить, насколько эстетически жалким и отчаявшимся он выглядел сейчас.
– Нотки пороха и запустения, – сказал он своему отражению, сделал еще глоток и подавился им. Слишком много пороха и запустения в одном глотке.
Глаза его отражения расширились; за спиной стояла его жена, обхватив пальцами его горло. Из ее идеально гладкой прически выбились несколько светлых волосков, и подсветка за ее спиной обратила их в бело-золотые огненные нити. Ее глаза были черными, одна бровь поднята, но в остальном она выглядела совершенно безмятежно, впиваясь пальцами в его кожу. Его шея посинела.
Он моргнул.
Ее не было в комнате.
Ее вообще здесь не было. Она оставила его. Ну, если по-честному, то это он оставил ее, но она сама напросилась. Именно она принялась совершать одно серьезное, бестактное и бесчеловечное преступление за другим в диких лесах Вирджинии, когда он решил, что готов собрать все свои игрушки и отправиться восвояси.
– Я одинок, – сказал Гринмантл зеркалу.
Но он не был одиноким. Они с жужжанием летели вниз по лестнице, присаживались на края картинных рам и, отталкиваясь от них, неслись на кухню.
Гринмантл отвернулся от зеркала и обвел взглядом свою коллекцию. Четырехрукие доспехи, чучело единорога размером с миниатюрную козу, меч, с которого на дно витрины непрерывно капала кровь. Лучшие его находки за почти двадцать лет коллекционирования. Ну, не то чтобы лучшие, подумал Гринмантл – всего лишь вещи, которые, как он считал, наверняка могли привлечь внимание Пайпер.