Он имел в виду пустое дерево с гигантским дуплом-пещерой, посылавшей видения тому, кто стоял внутри; они обнаружили его в свое первое посещение Кэйбсуотера. У Гэнси там было два видения: в одном он уже был готов поцеловать Блу Сарджент, в другом – почти нашел Оуайна Глендауэра. Обе эти вещи были крайне интересны ему. И обе казались очень реальными.
– Кошмары, – пренебрежительно бросил Ронан.
Блу и Адам моргнули.
– Кошмары? – эхом повторила Блу. – И все? Не предвидение будущего?
– Когда я создал это дерево, оно показывало только это, – ответил Ронан. – Худшие возможные сценарии. Любое дерьмо, которое, по мнению дерева, лучше всего испоганит тебе жизнь завтра.
Гэнси не был уверен, что любое из его видений можно отнести к худшим возможным сценариям. Впрочем, они действительно в определенном смысле могли усложнить ему жизнь. Потрясенное лицо Блу говорило о том, что она тоже так думает. Адам же, наоборот, издал такой громкий облегченный вздох, словно задерживал дыхание несколько месяцев. Неудивительно. Реальная жизнь Адама и так была кошмаром, когда он вошел в то дерево. Если ему привиделись какие-то другие страсти помимо его реальной жизни, это и впрямь должен был быть жуткий ужас.
– Возможно, – начал было Гэнси и остановился, призадумавшись. – Можешь ли ты сновидеть какую-нибудь защиту для Кэйбсуотера?
Ронан пожал плечами:
– Пока эта черная хрень есть в Кэйбсуотере, она будет и в моих снах. Я уже говорил, вчера я не сумел вытащить оттуда даже банальную заживляющую мазь для Сарджент, а это вообще ерунда. Даже ребенок бы сумел проявить ее. А у меня не получилось.
– Я могу попытаться помочь, – встрял Адам. – Я могу заняться ясновидением, пока ты будешь сновидеть. Может, мне удастся очистить энергию достаточно, чтобы ты мог достать что-нибудь полезное.
– Все это кажется слишком незначительным, – сказал Гэнси. Он хотел сказать – «по сравнению с чудовищностью демона».
Блу со стоном села, закрыв больной глаз рукой:
– Я не против чего-нибудь незначительного. Нам не следует пытаться сделать что-то значительное, пока мы не поговорим с моей мамой. Я хочу знать, что конкретно видела Гвенллиан. Уфф. Гэнси, тебе лучше отвезти меня домой. Мой глаз сводит меня с ума, и я чувствую себя более усталой, чем есть на самом деле. Извините, парни.
Впрочем, без дополнительной информации у них закончились и все идеи, так что остальные воспользовались этим предлогом, чтобы встать и потянуться. Блу направилась на кухню; Ронан обогнал ее, нарочно отодвинув ее с дороги бедром.
– Козел, – сказала она ему, и он радостно расхохотался.
Гэнси был глубоко тронут звучанием этого смеха – именно здесь, именно в Барнсе, в этой комнате, находившейся всего лишь в нескольких десятках метров от того места, где Ронан обнаружил своего отца мертвым, а свою жизнь – в руинах. Сейчас его смех звучал расточительно. Такой легкий и беззаботный, говоривший о том, что его можно так легко тратить, потому что там, откуда он взялся, есть еще, и много. Вопреки всему, рана затягивалась; в итоге жертве удалось выжить.
Они с Адамом остались в гостиной, размышляя. Окно комнаты выходило на темную площадку, где стояли «БМВ», говнотачка Адама и блистательный «камаро». В свете фонаря, горевшего над крыльцом, Свинья была похожа на ракету. Сердце Гэнси все еще переполняли надежды и чары – как темные, так и светлые.
– Ты же знаешь о проклятии Блу, да? – негромко спросил Адам.
Если ты поцелуешь свою истинную любовь, он умрет.
Да, он знал. Он также знал, почему Адам спрашивает об этом, и почти поддался соблазну отшутиться, поскольку все еще смущался говорить о себе и Блу. О Блу и о себе. Он вновь ощутил себя полным придурком. Но этой ночью они говорили только правду, и тон Адама был серьезен, поэтому он ответил: – Я знаю.
– Как думаешь, это касается тебя? – продолжал Адам.
– Думаю, да, – осторожно ответил Гэнси.
Адам огляделся, чтобы убедиться, что Ронан и Блу все еще оставались на кухне. Они были там.
– А как насчет тебя?
– А что насчет меня?
– В проклятии сказано, что ты – ее истинная любовь. А ты? Ты сам любишь ее?
Адам очень осторожно произносил слово «любовь», словно для него это был незнакомый элемент периодической таблицы. Гэнси был готов уклониться от ответа, но, взглянув на Адама, понял, что его друг очень ждал этого ответа и что вопрос изначально касался чего-то совсем другого.
– Да, – просто ответил Гэнси.
Адам повернулся к нему; он был весь в напряжении.
– Каково это? Как ты понял, что это не просто дружеские отношения?
Теперь стало и впрямь очевидно, что Адам думал о чем-то совершенно другом, поэтому Гэнси не знал, как ответить. Это мгновенно напомнило ему о том, как он сегодня утром стоял в той яме с Генри, и Генри ничего не требовал у него, а лишь хотел, чтобы Гэнси выслушал его. Но здесь все было иначе. Адаму что-то было нужно. Поэтому он пытался найти способ выразить это.
– Мне кажется… Она дарит мне внутреннюю тишину. Как Генриетта.
Он уже как-то говорил Адаму об этом; о том мгновении, когда он обнаружил этот город, и внутри него что-то успокоилось и затихло – что-то, постоянно дергавшее и нервировавшее его изнутри, хоть он и не осознавал этого раньше. Адам тогда не понял, но, опять же, Генриетта имела для него совсем другое значение.
– И это все? Вот так просто?
– Я не знаю, Адам! Ты просишь меня дать определение абстрактного понятия, которое никто не может объяснить с начала времен. Ты просто вывалил все это на меня, – произнес Гэнси. – Почему мы дышим воздухом? Потому что мы любим воздух? Потому что не хотим задохнуться. Почему мы едим? Потому что не хотим голодать. Откуда я знаю, что люблю ее? Потому что я могу нормально спать после того, как поговорю с ней. А что?
– Да ничего, – ответил Адам, и это была до того наглая ложь, что оба замолчали и уставились в окно. Адам похлопывал пальцами одной руки по ладони другой.
Обычно Гэнси не стал бы настаивать и требовать ответа. Принуждать Адама или Ронана к разговору, когда они к этому не готовы, всегда было сомнительным занятием, обреченным скорей на провал. Но в данном случае было поздно, и у Гэнси не было времени ждать, пока Адам созреет, чтобы поговорить на эту тему.
– Мне казалось, сегодня у нас ночь откровений, – напомнил он.
– Ронан поцеловал меня, – немедленно выдал Адам. Эти слова ждали своего часа уже какое-то время. Он нарочито внимательно рассматривал двор через окно. Поскольку Гэнси не ответил сразу, Адам добавил: – И я тоже его поцеловал.
– Господи, – выдохнул Гэнси, – Боже.
– Ты удивлен?
Его скорей изумил тот факт, что Адам рассказал ему об этом. Самому Гэнси потребовалось несколько месяцев тайных встреч с Блу, прежде чем он сумел найти в себе силы сказать об этом остальным, да и то – лишь потому, что этого требовали обстоятельства.
– Нет. Да. Не знаю. Сегодня мне уже довелось столкнуться с тысячей других сюрпризов, так что я уже и сам не знаю. А ты был удивлен?
– Нет. Да. Не знаю.
Теперь, когда у Гэнси было чуть больше времени, чтобы обдумать услышанное, он прикинул все варианты возможного развития событий. Он представил Адама, всегда такого строгого академика. И Ронана, неистового, и верного, и ранимого.
– Не сломай его, Адам.
Адам все так же смотрел в окно. Единственным признаком его напряженно работающего мозга были его медленно переплетавшиеся пальцы.
– Я не идиот, Гэнси.
– Я серьезно. – Теперь воображение Гэнси унеслось далеко вперед, чтобы явить ему картину будущего, в котором Ронану, возможно, доведется существовать без него, без Деклана и Мэтью, да еще и со свежеразбитым сердцем. – Он не так крепок, как кажется.
– Я не идиот, Гэнси.
Гэнси не считал Адама идиотом. Но Адам неоднократно причинял ему боль, хоть и ненамеренно. Некоторые самые глубокие раны возникли именно потому, что Адам не осознавал, что наносит их.