– Помогите! – умоляюще произнес он, но на самом деле он сказал не так. Он сказал: – Auxiril!
Это слово слетело с его губ, как трепещущая, перепуганная, отчаявшаяся и потерявшая всякую надежду птичка.
– Моя матушка! – простонала Гвенллиан. Мысль, без запинки переведенная в слова. – Моя матушка, моя матушка, моя матушка!
Мертвые буковые листья содрогнулись над ними и дождем посыпались вокруг.
Гвенллиан подпрыгнула, чтобы достать его.
– Auxiril! – взмолился он снова.
– Оно тебя не спасет!
– Auxiril, – прошептал он, вцепившись в дерево.
Остатки осенних листьев с шорохом и шипением опали с ветвей. Ветви сплелись. Земля вспучилась под натиском корней, вгрызавшихся в нее все глубже. Гвенллиан попыталась ухватиться за ветку – и не смогла удержаться. Ветвь под ней дернулась и изогнулась немыслимой петлей. Земля внизу шептала и шептала вслед тянувшимся корням – они были слишком далеко от дороги мертвых, чтобы сделать это, а Артемус все равно это сделает, как это типично, типично, типично для него – а затем Гвенллиан рухнула вниз, когда ветвь под ней дернулась снова.
Она упала, тяжело приземлившись на плечо, задохнувшись от удара об землю, а когда подняла голову, то увидела уставившихся на нее Блу и ее мертвого друга. Остальные стояли в дверях дома, но Гвенллиан была оглушена падением и не разбирала лиц.
– Что?! – воскликнула Блу. – Что это было только что? Он что…
– …в дереве? – закончил за нее Ноа.
– Моя матушка была внутри дерева, и она мертва! – рявкнула Гвенллиан. – Твой отец внутри дерева, и он трус! Тебе не повезло. Я убью тебя, когда ты вылезешь наружу, ты, отравленный сучок! – это уже в адрес дерева. Она знала, что Артемус слышал ее; это его душа свернулась теперь внутри этого ствола, проклятый древесный светляк, проклятый чародей. Гвенллиан была в бешенстве: он мог прятаться там до тех пор, пока жив этот старый бук. Демон вряд ли заинтересуется деревом, находившимся так далеко от Кэйбсуотера, так что, даже после того, как умрут все и всё остальное, он снова выйдет целым и невредимым.
О, какая ярость!
Блу смотрела на бук, слегка приоткрыв рот:
– Он… он внутри?
– Конечно! – ответила Гвенллиан. Она оттолкнулась руками от земли и встала, подобрав юбку, чтобы не споткнуться. – Вот кто он на самом деле! Это твоя кровь. Неужели ты не чувствовала корни в своих венах? Проклятие! Проклятие!
Она в гневе промаршировала обратно в дом, оттолкнув с дороги Мору и Каллу.
– Гвенллиан, – позвала Мора, – что происходит?
Гвенллиан задержалась в коридоре:
– Демон приближается! Все умрут. Кроме ее бесполезного папашки. Он будет жить вечно.
Глава 42
В субботу Адам проснулся под звуки идеальной тишины. Он уже забыл, каково это. За окнами спальни Деклана медленно плыл туман, заглушая пение птиц. Дом находился слишком далеко от дороги, чтобы услышать звуки машин. Из-за стены не доносилось никакого шума из административного офиса церковной общины, никто не выгуливал собаку на тротуаре у дома, дети не бежали в школу с визгами. Вокруг царила тишина, такая глубокая, что ему казалось, будто у него заложены уши.
Затем внутри него, возвращаясь к жизни, шумно вздохнул Кэйбсуотер, и Адам сел. Если он вернулся, это означало, что раньше его не было.
Ты здесь?
Он ощутил свои собственные мысли, и снова мысли, а дальше – очень тихий, едва слышный голос Кэйбсуотера. Что-то было не так.
Отбросив покрывала и поднявшись на ноги, Адам на мгновение замешкался. Надо же, он проснулся в доме Линча, одетый во вчерашнюю одежду, все еще пахнущую дымком гриля. Он проснулся так поздно, что на несколько часов проспал утреннюю силовую тренировку. Его губы все еще хранили память о губах Ронана Линча.
Что он творит? Ронан – не объект для игр. Впрочем, он не считал, что играет.
«Ты должен уехать отсюда», – сказал он себе.
Но впервые за долгое время он не ощутил знакомого желания немедленно уехать, так, словно ему припекало пятки. В этом заявлении куда-то подевалась вторая, сама собой разумеющаяся часть: и никогда не возвращаться.
Он отправился на первый этаж, заглядывая в каждую комнату по пути, но, похоже, он был в доме один. На краткий миг, напоминавший психоделический кайф, он представил, что спит и во сне бродит по этому опустошенному дому. В животе у него заурчало, и он пошел искать кухню. Там он съел две оставшиеся с вечера булочки для гамбургеров всухомятку, так как не мог найти масло, запил их остатками молока прямо из пакета и, позаимствовав куртку с вешалки, вышел на улицу.
Снаружи поля плавали в тумане и росе. На его сапоги налипли осенние листья, пока он шел по тропинке между пастбищами. Он прислушивался, ища признаки какой-либо деятельности в любом из сараев, но в целом он был вполне доволен безмолвием. Такая тишь, такая абсолютная тишь – только серое небо низко над головой и мысли Адама.
На душе у него было так спокойно.
Тишину нарушило метнувшееся ему под ноги существо. Оно пронеслось по траве, так быстро и чудно перебирая копытцами, что Адам узнал в нем Сиротку лишь тогда, когда она вложила руку в его ладонь. В другой руке она держала мокрую черную палочку. Адам, взглянув на девочку, заметил кусочки коры, прилипшие к ее зубам.
– Тебе разве можно это есть? – спросил он ее. – А где Ронан?
Она ласково потерлась щекой о его руку:
– Savende e'lintes i firen…
– По-английски или по-латыни, – попросил он.
– Сюда!
Но вместо того, чтобы вести его в каком-то конкретном направлении, она выпустила его руку и принялась скакать вокруг него, размахивая руками, как крыльями. Он зашагал дальше, а она все прыгала вокруг него. Летевшая куда-то птица вдруг зависла у него над головой. Заметив движущуюся Сиротку, Чейнсо каркнула, покружилась над ними и полетела обратно к верхним полям. Там Адам и нашел Ронана – черное пятно в затянутом белым туманом поле. Он за кем-то наблюдал, но Чейнсо сообщила ему о приближении Адама, и Ронан, обернувшись и сунув руки в карманы темной куртки, стал смотреть, как тот подходит.
– Пэрриш, – произнес Ронан, окинув Адама взглядом. Он явно ничего не принимал как должное.
– Линч, – отозвался Адам.
Сиротка рысью проскочила между ними и ткнула в Ронана палочкой, которую держала в руке.
– Какая же ты мелкая пакость, – сообщил ей Ронан.
– А ей можно это есть?
– Не знаю. Я даже не знаю, есть ли у нее внутренние органы.
Адам рассмеялся, до того нелепо это прозвучало.
– Ты ел? – спросил Ронан.
– Что-то кроме палочек? Ага. Я пропустил силовую тренировку.
– Какая жалость. Хочешь потаскать тюки с сеном? Это наверняка придаст тебе мужественности, глядишь – и волосы на груди вырастут. Эй, только ткни меня еще раз этой штукой, – это уже относилось к Сиротке.
Пока эти двое сцепились в траве, Адам закрыл глаза и запрокинул голову назад. Он мог бы заняться ясновидением прямо здесь и сейчас. Тишина и ветерок, холодивший шею, унесут его прочь, а влага, просочившаяся в его сапоги, и запах живых существ помогут ему удержаться в реальности. Изнутри и снаружи. Он не знал, что именно начинает боготворить – это место или Ронана, и не был уверен, что разница имела значение.
Когда он открыл глаза, то увидел, что Ронан смотрит на него – так, как смотрел уже много месяцев. Адам посмотрел в ответ – так, как смотрел в ответ уже много месяцев.
– Мне надо заняться сновидением, – сказал Ронан.
Адам взял Сиротку за руку и поправил его:
– Нам надо заняться сновидением.
Глава 43
В двадцати пяти минутах езды от них у Гэнси не было сна ни в одном глазу. А еще у него были неприятности.
Он еще не знал, по какой причине они возникли; зная семейство Гэнси, он мог так и не выяснить это. Впрочем, он чувствовал эти неприятности всеми фибрами души, так же, как ощущал, что прочно попал в сети истории с Глендауэром. Раздражение и злость в семье Гэнси были похожи на легкий привкус экстракта ванили. Его применяли экономно, крайне редко по отдельности, и определить его наличие можно было только задним числом. Если попрактиковаться, то можно было научиться распознавать его, но до какой степени? "Вот в этой булочке присутствует некоторая злость, тебе не кажется? О, да, думаю, всего чуть-чуть…"