– Ты помнишь, как я попросила тебя сообщить мне, какую грязь потенциально можно накопать на твоих богатеньких друзей, чтобы я могла принять меры, прежде чем мама пойдет на выборы?
– Полагаю, это риторический вопрос, – ответил Гэнси, принимаясь за сервировку брускетты.
– Ты мне не прислал никакой информации на этот счет, – упрекнула его Хелен.
– Я отправлял тебе вырезки о розыгрышах во время Недели приколов.
– И все же ты забыл упомянуть, что дал взятку директору.
Гэнси перестал сервировать брускетту.
– Ты и впрямь это сделал, – констатировала Хелен, без труда читавшая все эмоции у него на лице. Брат и сестра Гэнси были настроены на одну радиоволну. – И ради кого из них ты пошел на это? Кто из твоих друзей? Этот, из трейлерного городка?
– Только не надо оскорблений, – решительно отрезал Гэнси. – Кто тебе рассказал?
– Мне рассказали бумаги. Тебе еще нет восемнадцати, знаешь ли. Как тебе вообще удалось убедить Брулио оформить этот документ? Он же вроде должен быть папиным юристом.
– Папы это вообще не касается. Я не тратил его деньги.
– Тебе семнадцать. Какие еще деньги у тебя есть, кроме семейных?
Гэнси взглянул на нее:
– Подозреваю, ты прочла только первую страницу документа.
– У меня на телефоне открылась только она, – сказала Хелен. – А что? Что там на второй странице? Господи Боже. Ты отдал Чайлду этот свой склад, да?
В ее формулировке это звучало так честно. Он предполагал, что так и было. Один диплом Эгленби в обмен на фабрику Монмут.
«Скорей всего, тебя здесь уже не будет, чтобы скучать по Монмуту», – сказал он себе.
– Во-первых, что он такого сделал, чтобы заслужить подобное? – наседала Хелен. – Ты с ним спишь?
Негодование охладило его тон:
– То есть, дружба – недостаточно достойная причина?
– Дик, я вижу, что ты изо всех сил стараешься придерживаться высоких моральных принципов, но, поверь мне, у тебя не получается. Чтобы достичь таких высот, тебе потребуется не просто лестница нравственности, но еще и стул, чтобы поставить лестницу на него. Неужели ты не понимаешь, в какое ужасное положение это поставит маму, если твоя глупость выплывет на свет?
– Мама тут ни при чем. Это сделал я.
Хелен склонила голову. Обычно он не замечал разницы в возрасте между ними, но именно сейчас она совершенно явно была умудренной опытом взрослой женщиной, а он был… кем бы он ни был.
– Ты думаешь, пресса станет разбираться? Тебе семнадцать. Бог мой, документ выписан семейным юристом! Пример семейной коррупции, и так далее, и тому подобное. Поверить не могу. Ты мог хотя бы подождать и сделать это после выборов.
Но Гэнси не знал, сколько времени у него осталось. Он не знал, дотянет ли он до дня после выборов. От этой мысли что-то сдавило ему грудь, мгновенно перекрыв дыхание, поэтому он оттолкнул ее подальше так быстро, как только смог.
– Я не подумал о последствиях, – сказал он. – Ну, для кампании.
– Естественно! Я вообще не знаю, о чем ты думал. Я долго думала, пытаясь как-то обосновать твое поведение, но так и не сумела.
Гэнси передвигал по разделочной доске кусочек помидора. Сердце в груди все еще дрожало.
– Я не хотел, чтобы он перечеркивал всю свою жизнь только потому, что его отец умер, – гораздо тише произнес он. – Сейчас он не хочет заканчивать школу, но я хотел, чтобы у него был диплом, когда он решит, что ему это все-таки нужно.
Хелен ничего не ответила, и он чувствовал, как сестра изучает его, пытаясь прочесть его мысли. Он продолжал катать кусок помидора по доске, размышляя, как на самом деле он даже не был уверен, что Ронану нужен этот диплом, и как он жалел о том, что заключил с Чайлдом сделку, хотя знал, что не сможет спокойно спать, пока не сделает этого. Он во многом ошибся, но сейчас времени осталось слишком мало, и исправлять ошибки было поздно. Это был тоскливый и преступный секрет, который он был вынужден хранить.
К его удивлению, Хелен обняла его.
– Братишка, – прошептала она, – что с тобой?
В семье Гэнси не принято было обниматься, и Хелен обычно не стала бы рисковать и обнимать его, чтобы не помять блузку; ее тонкие золотые браслеты оставили вмятины на его руках, и что-то во всем этом так тронуло его, что он едва не заплакал.
– Что если я не найду его? – наконец, сказал он. – Глендауэра.
Хелен вздохнула и выпустила его из объятий:
– Ох уж этот твой король. Когда это закончится?
– Когда я найду его.
– А потом что? Что если ты и впрямь найдешь его?
– Только это, и больше ничего.
Это был неудачный ответ, и ей он совсем не понравился, но она лишь прищурилась и провела руками по блузке, разглаживая морщинки на ткани.
– Мне очень жаль, что я испортил мамину кампанию, – произнес он.
– Ты ее не испортил. Мне просто придется… не знаю. Раскопаю какие-нибудь скелеты в шкафу Чайлда, чтобы заставить его молчать в случае чего, – Хелен, похоже, не испытывала особого отвращения к такому занятию. Ей нравилось организовывать факты. – Господи. А я-то думала, что мне придется иметь дело с дедовщиной и хранением марихуаны. Кстати, что это за девочка с тобой? Ты целовался с ней?
– Нет, – честно ответил Гэнси.
– А следовало бы, – подчеркнула она.
– Она нравится тебе?
– Она чуднАя. Ты чудной.
Брат и сестра улыбнулись друг другу.
– Давай уже вынесем эти брускетты, – сказала Хелен. – Может, нам еще удастся выжить после этих выходных.
Глава 44
Это было ошибкой.
Адам понял это сразу же, как провалился в темный зев чаши для гаданий, но он просто не мог оставить Ронана во сне одного.
Его физическое тело, скрестив ноги по-турецки, сидело на полу в Барнсе, а чашей для гаданий ему служила обычная керамическая собачья миска. Скрюченное тело Ронана лежало на диване. Сиротка сидела рядом с Адамом, глядя в миску вместе с ним.
Это было настоящим.
Но и это тоже настоящее: эта отравленная симфония, в которую превратился Кэйбсуотер. Вокруг него лес исторгал из себя черноту. Деревья таяли и растворялись в темноте, но в обратном направлении – длинные струи липкой черной жижи текли вверх, в небо. Воздух дрожал и метался туда-сюда. Разум Адама не знал, как вместить все то, что он видел. Это был тот же ужас сочившегося чернотой дерева, которое они уже видели раньше, но теперь это распространилось на весь лес, включая атмосферу. Если бы от истинного Кэйбсуотера ничего не осталось, было бы не так страшно – по крайней мере, можно было бы списать все на ночной кошмар. Но он все еще видел остатки леса, который он успел познать. Леса, изо всех сил пытавшегося остаться в живых.
"Кэйбсуотер?"
Ответа не было.
Адам не знал, что с ним произойдет, если Кэйбсуотер погибнет.
– Ронан! – прокричал он. – Ты здесь?
Возможно, Ронан всего лишь спал, а не сновидел. Или, может, он сновидел где-то в другом месте. Может, он прибыл сюда раньше Адама и уже был убит.
– Ронан!
– Кера! – простонала Сиротка.
Впрочем, когда он огляделся в поисках нее, ее нигде не было видно. Могла ли она прийти следом за ним, погрузившись в медитацию над чашей для гадания? Мог ли Ронан сотворить еще одну такую девочку в своих снах? Адам знал, что ответ на этот вопрос – да. Он как-то видел, как сновиденный Ронан умирает на глазах у Ронана реального. В этом лесу могло быть бесчисленное количество Сироток. Проклятье. Он не знал, как позвать ее. Но все же попытался:
– Сиротка!
Едва выкрикнув ее имя, он тут же пожалел об этом. Здесь все становилось тем, чем ты называл его. В любом случае, ответа не было.
Он принялся пробираться сквозь лес, старательно цепляясь за свое тело, оставшееся в Барнсе. Его руки на холодной поверхности миски. Ощущение собственных ног на деревянном полу. Запах камина у него за спиной. Помни, где ты находишься, Адам.
Он не хотел снова звать Ронана; он не хотел, чтобы этот кошмар создал двойника. Все, что он здесь видел, было жутью. Вот на глазах растворяется еще живая змея; вот на земле лежит олень, перебирая ногами, как в замедленном кино, а сквозь его еще живую плоть прорастают ветви. Вот существо, не бывшее Адамом, но почему-то одетое как он. Адам отшатнулся, но странный мальчишка не обращал на него никакого внимания. Он был занят тем, что медленно поедал собственные руки.