Она медленно покрутила диски на коробке-загадке, чтобы перевести еще одну фразу с английского. Коснувшись гладкой, похожей на кожу коры бука, она спросила вслух:
– Пожалуйста, ты можешь хотя бы сказать мне, слышишь ли ты меня?
В ответ не донеслось ни звука, кроме шелеста еще остававшейся на ветвях сухой листвы.
Когда Блу была гораздо младше, она часами продумывала подробные версии всех экстрасенсорных ритуалов, которые ей доводилось видеть в исполнении домочадцев. Она прочла бесконечное множество книг о картах таро, смотрела видео о хиромантии, изучала чайные листья, проводила сеансы спиритизма в ванной посреди ночи. В то время как ее кузины безо всяких усилий говорили с мертвыми, а ее мать видела будущее, Блу отчаянно пыталась увидеть хотя бы крохотный намек на что-то сверхъестественное. Она часами напрягала слух, пытаясь услышать потусторонние голоса. Пыталась предсказать, что нарисовано на карте, которую она сейчас перевернет. Ждала, что какой-нибудь мертвец коснется ее руки.
Сейчас было ровно то же самое.
Единственным, чем сегодняшняя попытка отличалась от предыдущих, было то, что Блу взялась за этот процесс с некоторым оптимизмом. Она давным-давно перестала обманывать себя и не тешила себя надеждой, будто у нее была какая-либо связь с потусторонним миром. Ей удавалось не огорчаться по этому поводу только потому, что, по ее мнению, дело было вовсе не в потустороннем мире.
– Я давно люблю это дерево, – наконец, сказала Блу по-английски. – Ты не имеешь на него никаких прав. Если кто и может жить внутри него, так только я. Я любила его куда дольше, чем ты.
Тяжело вздохнув, она поднялась на ноги, отряхиваясь от грязи. Бросила на Гэнси и Адама печальный взгляд.
– Подожди.
Блу замерла на месте. Гэнси и Адам напряженно прислушивались у нее за спиной.
– Повтори то, что ты только что сказала, – раздался голос Артемуса из дерева. Он не был похож на божественный голос, а скорей доносился откуда-то из-за ствола.
– Что именно? – переспросила Блу.
– Повтори, что ты только что сказала.
– Что я давно люблю это дерево?
Артемус шагнул из ствола наружу. Аврора примерно так же выходила из скалы в Кэйбсуотере. Сначала было дерево, потом мужчина-и-дерево, а потом остался только мужчина. Артемус протянул руки, требуя коробку-загадку, и Блу вложила коробку в его ладони. Он опустился на землю, положил коробку на колени, обернув вокруг него свои длинные конечности, и принялся медленно крутить диски и рассматривать каждую сторону коробки. Глядя на его вытянутое лицо, уставшие черты и опустившиеся плечи, Блу с удивлением отметила, насколько по-разному Артемус и Гвенллиан носили тяжесть прожитых лет. Шестьсот лет спячки сохранили в Гвенллиан юность и гнев. Артемус же выглядел побежденным. Интересно, подумала она, как долго накапливался этот эффект – все шестьсот лет или только последние семнадцать.
Она просто сказала это вслух:
– Ты выглядишь уставшим.
Он поднял на нее свои маленькие, яркие глаза, окруженные сетью глубоких морщин: – Я действительно устал.
Блу села напротив него. Она не говорила ни слова, пока он продолжал исследовать коробку. Было так странно узнавать свои руки в форме его рук, хотя у него были более длинные и узловатые пальцы.
– Я – один из tir e e’lintes, – наконец, сказал Артемус. – Это мой язык.
Он повернул диск на стороне с неизвестным языком, чтобы ввести слово tir e e'lintes. На стороне английского языка появился перевод, который он показал Блу.
– «Древесные светляки», – прочла она. – Поэтому ты можешь прятаться в деревьях?
– Они – наша…
Он запнулся. Затем снова покрутил диск и повернул коробку к ней. «Обитель-оболочка»[25].
– Ты живешь в деревьях?
– В них? Нет, с ними, – он немного подумал. – Я был деревом, когда Мора и две другие женщины вытащили меня наружу много лет назад.
– Я не понимаю, – вежливо произнесла Блу. Дискомфорт ей доставляла вовсе не правда о нем. Ей не нравилось то, что правда о нем предполагала некую правду о ней самой. – Ты был деревом, или ты был внутри дерева?
Он посмотрел на нее – такой скорбный, усталый, странный, а затем раскрыл ладонь. Пальцами другой руки он водил вдоль линий на ладони.
– Это напоминает мне мои корни, – он взял ее руку и прижал ладонью к коре бука. Ее маленькая ручка полностью скрылась под его длинными узловатыми пальцами. – Мои корни – и твои корни тоже. Ты скучаешь по своему дому?
Она закрыла глаза. Она чувствовала под ладонью знакомую прохладную кору и вновь ощутила умиротворение, которое испытывала, когда сидела под его ветвями, поверх его корней, прижимаясь к его стволу.
– Ты любила это дерево, – сказал Артемус. – Ты уже сказала мне об этом.
Она открыла глаза. Кивнула.
– Иногда мы, tir e e’lintes, носим это, – продолжал он, выпустив ее руку, чтобы указать на себя. Затем он снова коснулся дерева. – А иногда мы носим это.
– Как бы мне хотелось, – начала было Блу и остановилась. Ей и не требовалось заканчивать фразу. Он коротко кивнул и сказал:
– Вот как это началось.
Он рассказывал историю так же, как растет дерево – начиная с крошечного семечка. Затем он глубоко врылся в землю корнями, чтобы поддержать уже начавший вытягиваться к небу ствол.
– Когда Уэльс был еще юн, – рассказывал он Блу, – там жили деревья. Теперь их там уже нет в таких количествах, по крайней мере, не было, когда я покинул те края. Сначала все было хорошо. Деревьев было больше, чем tir e e’lintes. Некоторые деревья не могут вместить tir e e’lintes. Ты сразу узнаешь их; даже самый недалекий человек узнает их. Они…
Он огляделся вокруг. Его взгляд упал на росшую среди бурьяна белую акацию за забором и декоративное сливовое дерево в соседнем дворе.
– У них нет своей души, и поэтому они не созданы для того, чтобы вместить чью-то чужую душу.
Пальцы Блу скользнули по массивному буковому корню, выраставшему из земли рядом с ее ногой. Да, она знала, что это значит.
Артемус добавил еще корней в свою историю:
– В Уэльсе было достаточно деревьев, чтобы вместить нас. Но с годами Уэльс превратился из страны лесов в страну огня, и плугов, и кораблей, и домов; он стал землей, где деревья могли быть какими угодно, но только не живыми.
Корни были глубоко в земле; теперь он приступил к стволу.
– Amae vias[26] истощались. Tir e e’lintes могут жить только в деревьях поблизости от них, но и мы тоже питаем amae vias. Мы – oce iteres. Как небо и вода. Мы – зеркала.
Несмотря на жару, Блу обхватила руками плечи. Ей было так холодно, как бывало в присутствии Ноа.
Артемус с тоской посмотрел на бук или на нечто лежавшее гораздо дальше, нечто более древнее:
– Целый лес, состоящий из tir e e’lintes – это что-то. Зеркала, обращенные к зеркалам, обращенным к зеркалам, а внизу, под нами – текут amae vias, а между нами – живут сны.
– Как насчет одного из них? – спросила Блу. – Что такое быть зеркалом?
Он уныло рассматривал свои руки:
– Усталость.
Он перевел взгляд на ее руки.
– Другое.
– А демон?
Похоже, она забегала наперед. Он потряс головой и сдал назад.
– Оуайн не был обычным человеком, – сказал он. – Он мог говорить с птицами. Он мог говорить с нами. Он хотел, чтобы его страна была дикой землей магии, сновидений и песен, живущих в переплетении мощных amae vias. И мы сражались на его стороне. Мы потеряли все. Он потерял все.
– Вся его семья погибла, – сказала Блу. – Я слышала.
Артемус кивнул:
– Опасно проливать кровь на ama via. Даже совсем немного крови может посеять тьму.
Глаза Блу расширились:
– Демон.
Он сдвинул брови, все больше мрачнея. С его лица можно было бы писать портрет под названием «Тревога».
– Уэльс развоплотили. Нас развоплотили. Оставшиеся tir e e’lintes должны были спрятать Оуайна Глиндура до того времени, когда он снова сможет вернуться к жизни. Мы должны были спрятать его надолго. Замедлить его жизнь, как замедляем свою жизнь мы, живя в деревьях. Но на amae vias в Уэльсе осталось совсем мало мест силы после работы демона. И мы сбежали сюда; мы умерли здесь. Это был трудный путь.