Настоящий Адам стоял рядом, повернув голову в сторону, слушая, как немыслимая копия его отца бросала ему в лицо оскорбления. Голос и интонации идеально совпадали с реальным голосом Роберта Пэрриша. Адам плотно сжал губы, скорей из упрямства, чем из страха. Он неделями медленно отделял себя от своего настоящего отца; сопротивляться этой копии было куда легче.
Тебя бросят.
«Я не буду просить его остаться, – подумал Ронан. – Я лишь попрошу его вернуться». Ему страшно хотелось посмотреть, был ли предмет в его руках таким, каким он его задумывал, но он чувствовал, что демон стремится уничтожить этот предмет, вывернуть его наизнанку, наделить его совершенно противоположными свойствами и обезобразить. Лучше скрыть его от чужих глаз и верить, что он создал что-то хорошее. Ему нужно было удержать мысль о том, что именно этот предмет должен делать, когда его вытащат в реальный мир; он должен был отринуть желания демона, жаждавшего, чтоб этот предмет предназначался для чего-то другого.
Что-то царапало Ронану шею. Легонько, безобидно, неустанно, пока не прогрызло верхние слои кожи и не добралось до крови.
Ронан проигнорировал это ощущение и почувствовал, как зашевелился сновиденный предмет в его руке.
Сон выбросил ему под ноги мертвое тело. Почерневшее, изодранное в клочья и разлагающееся. Гэнси. Его глаза еще жили, губы шевелились. Уничтоженный и беспомощный. Из уголка его рта, пробив щеку, торчал коготь одного из ночных ужасов Ронана.
Бессильный.
Нет. Ронан так не думал. Он снова ощутил, как сновиденный предмет трепещет в его ладонях.
Адам поймал взгляд Ронана, пока двойник его отца продолжал орать на него. На его лице отчетливо проступало напряжение, вызванное попытками уравновесить энергетические потоки.
– Ты готов?
Ронан надеялся, что да. На самом деле, они узнают, кто победил в этом раунде, только когда он откроет глаза в своей машине.
– Разбуди меня, – сказал он.
Глава 53
Гэнси уже бывал здесь – семь с лишним лет назад. Удивительно, но тогда здесь проходило очередное мероприятие по сбору средств для выборов в Конгресс. Гэнси помнил, что был очень взволнован предстоящей поездкой. Летом Вашингтон, округ Колумбия, был слишком тесным и душным, а его обитатели становились невольными заложниками, державшими над головой свои портфели. И хотя семья Гэнси только-только вернулась из заокеанской поездки по мятным фермам в Пенджабе (дипломатический визит, смысл которого Гэнси еще не совсем понимал), это путешествие лишь раззадорило самого младшего Гэнси. Единственный задний двор, который был в их доме в Джорджтауне, был заполнен цветами намного старше самого Гэнси, и летом ему запрещали туда выходить, поскольку там обитало множество пчел. И хотя родители возили его на выставки антиквариата, в музеи, на скачки и вечеринки, посвященные какому-нибудь виду искусства, у Гэнси все чаще возникало непреодолимое желание путешествовать. Он уже видел все это. Он с жадностью ждал новых интересных вещей и чудес, чего-то, чего он никогда не видел раньше и не мог понять. Он хотел уехать.
Так что, хоть он и не был в восторге от политики, он с радостью ждал момента отъезда.
– Будет весело, – говорил его отец. – Там будут и другие дети.
– Дети Мартина, – добавила мать, и оба хохотнули над какой-то шуткой, понятной только им двоим.
Гэнси не сразу понял, что таким образом они побуждали его поехать, а не просто констатировали факт, будто вели метеосводку. Гэнси никогда не считал, что быть ребенком – весело, включая свое собственное детство. Он с нетерпением ждал будущего, в котором сможет менять место жительства, когда захочет.
Теперь же, годы спустя, Гэнси стоял на опутанной плющом лестнице и смотрел на табличку у двери. На ней было написано «Грин-хаус. Построено в 1824 г.» Вблизи было трудно определить, почему особняк выглядел гротескным, а не просто обветшалым. Присутствие воронов на всех горизонтальных поверхностях дома не портило картину. Он подергал парадную дверь – заперто. Он включил фонарик в своем телефоне и наклонился к боковому окну, пытаясь заглянуть внутрь. Он не знал, что именно ищет. Но, возможно, он поймет, когда увидит. Может быть, задняя дверь незаперта, или же где-то можно открыть окно. И хотя не было никаких обоснований считать, будто внутри заброшенного дома могут храниться какие-то секреты, важные для Гэнси, та часть него, мастерски овладевшая искусством поиска, молчаливо билась о стекло с желанием попасть внутрь.
– Взгляни-ка на это, – позвал его Генри, находившийся в нескольких метрах от него. Его голос был нарочито-шокированным. – Представляешь, в эту боковую дверь вломился один корейский подросток-вандал.
Гэнси пришлось пробираться к нему по клумбе с засохшими лилиями. Генри стоял у менее броского бокового входа и уже успел расколотить треснувшее оконное стекло, чтобы сунуть руку внутрь и открыть защелку на двери.
– Ох уж эти современные дети, – сказал Гэнси. – «Ченг» ведь не корейская фамилия?
– Мой отец – не кореец, – ответил Генри. – А я – да. Я унаследовал фамилию и тягу к вандализму от своей матери. Давай войдем, Дик, я все равно уже взломал эту дверь.
Но Гэнси колебался, стоя у самой двери:
– Ты отправил Робопчелу искать меня.
– Это был дружеский жест. Так поступают друзья.
Он, казалось, изо всех сил стремился доказать Гэнси, что его намерения были чисты, поэтому Гэнси быстро ответил:
– Я знаю это. Просто… Я редко встречаю людей, которые могут подружиться с другими так же, как я. Так же… быстро.
Генри показал ему «козу»:
– Jeong, братан.
– Что это значит?
– Кто знает, – пожал плечами Генри. – Это означает «быть Генри». Это означает «быть Ричардмэном». Jeong. Ты не используешь это слово в своей речи, но ты живешь по нему. Буду с тобой откровенным, я не ожидал обнаружить такое качество в таком парне, как ты. Мы словно встречались раньше. Нет, не так. Мы сразу стали друзьями, мы сразу сделали друг для друга то, что обычно делают друзья. Не просто приятели. Друзья. Кровные братья. Ты просто чувствуешь это. «Мы», а не «ты» и «я». Вот это называется jeong.
Подсознательно Гэнси чуял, что такое описание было слишком уж мелодраматичным, преувеличенным и нелогичным. Но где-то гораздо глубже это было искренне и знакомо, будто объясняло бОльшую часть жизни Гэнси. Это были его чувства по отношению к Ронану, и Адаму, и Ноа, и Блу. С каждым из них он мгновенно нашел контакт, и это приносило ему облегчение. Наконец-то, думал он тогда, он нашел их. «Мы», а не «ты» и «я».
– Ладно, – сказал он.
Генри ослепительно улыбнулся и открыл уже взломанную им дверь:
– Так что мы здесь ищем?
– Не могу сказать точно, – признался Гэнси. Его захватил знакомый запах дома: особенный запах чего-то, характерного для всех этих старых, осыпающихся домов в колониальном стиле. Может быть, плесень, самшит, воск для натирания полов. Его поразила не столько точная память этого места, сколько ощущение давно минувшей и более беззаботной эпохи. – Мне кажется, что-нибудь необычное. Думаю, это сразу станет очевидно.
– Может, нам стоит разделиться, или это фильм ужасов?
– Кричи, если что-нибудь попытается тебя сожрать, – ответил Гэнси с облегчением, довольный тем, что Генри предложил разделиться. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Он выключил свой фонарик, когда Генри включил свой. Генри, казалось, собирался спросить его, почему он это сделал, и тогда Гэнси вынужден будет ответить «Это обостряет мои инстинкты», но Генри лишь пожал плечами, и они разошлись в разные стороны.
Гэнси молча бродил по полутемным тихим залам Грин-хауса, преследуемый призраками. Здесь стоял буфет; здесь – пианино; здесь – группа стажеров-дипломатов, казавшихся такими искушенными. Он некоторое время постоял в центре бывшего бального зала. Когда он продвинулся вглубь помещения, снаружи сработал датчик движения и зажегся свет, испугав Гэнси. Здесь же находился широкий камин с уродливым старым очагом, зловеще раззявившим черную пасть. На подоконниках валялись дохлые мухи. Гэнси чувствовал себя так, будто он – последний живой человек в этом мире.