Правила для грезящих.
«Грезящие относятся к классу оружие».
Ронан уже знал, что он был оружием, но он пытался это компенсировать. Сегодняшней его целью было пригрезить нечто такое, что помогло бы сохранить Гэнси жизнь на случай, если его снова ужалят. Разумеется, Ронан уже создавал антидоты: шприцы с адреналином и другие лекарства; но проблема состояла в том, что он бы не узнал, сработают они или нет, пока не стало бы слишком поздно, если не сработают.
Так что теперь план получше: прозрачный кожный щит. Нечто такое, что защитит Гэнси от того, что ему навредит.
Ронан не мог отделаться от мысли, будто опаздывает.
Сработает. Это будет круто.
В обед Ронан оставил свою постель, спустя ещё две неудавшихся попытки создать успешную броню. Он натянул перепачканные грязью ботинки и сильно поношенную толстовку и вышел на улицу.
Барнс представлял собой конгломерат хозяйственных построек, гаражей и больших амбаров для скота; Ронан остановился перед одним, чтобы заполнить кормом вёдра и поднять соляной кирпич наверх пеллет[8] — вариация установленного порядка, когда он был ребенком. Затем он отправился к пастбищу на холме, минуя безмолвные глыбы нагреженного его отцом стада коров, упрямо спящих по обе стороны поля. По дороге он свернул к одному из больших сараев с техникой. Встав на цыпочки, пошарил в верхней части дверного косяка, пока не нашел крошечный нагреженный цветок, который там оставлял. Когда он подбросил цветок, тот завис у него над головой, низвергая из себя непрерывное желтоватое свечение, достаточное, чтобы осветить дорогу через сарай без окон. Ронан прошёл запылённой дорожкой мимо сломанного и несломанного оборудования, пока не нашёл своего ночного кошмара-альбиноса, свернувшегося на капоте ржавой старой машины, белая изодранная угроза с закрытыми глазами. Его бледные и свирепые когти исцарапали капот, оголив тот до металла. Ночной кошмар провёл здесь уже больше нескольких часов. Тварь открыла розоватый глаз и оценивающе уставилась на него.
— Тебе что-то нужно, ты, маленький ублюдок? — поинтересовался Ронан.
Кошмар вновь закрыл глаз.
Ронан оставил его и продолжил путь с вёдрами корма, продуктивно постукивающими, позволяя нагреженному цветку вести его, хотя он и не нуждался в этом при дневном свете. К тому времени, как он прошёл самый большой амбар для скота, он больше был не один. По обе стороны от него сквозь землю неистово пробивалась трава. Из травы выскакивали сурки, крысы и несуществующие зверушки, бежали по его следам и выбегали перед ним, на краю леса появлялись олени, их затенённая шкура была невидимой, пока они не начинали двигаться.
Некоторые звери были настоящими. Большинство оленей были обычными белохвостыми оленями Вирджинии, которых Ронан подкармливал и приручал только радости ради. Их одомашнивание помогало существованию нагреженого оленёнка, который жил среди них. Он был бледен и прекрасен с этими своими трепещущими ресницами и острыми красноватыми ушками. Ныне он был первым, чтобы принять у Ронана кусок соли, когда тот вкатил его на поле, а он в обмен предложил Ронану потрепать короткий, грубый мех холки и содрать репей с шелковистых волосков за ушами. Один из диких оленей грыз соляные кусочки с ладоней Ронана, а остальные терпеливо ждали, когда он ссыпет соль в траву. Наверное, кормить их было противозаконно. Ронан всё никак не мог запомнить, что считалось в Вирджинии незаконным: кормить оленей или отстреливать.
Мелкие животные подобрались ближе, некоторые даже топтали ему ботинки, какие-то вылезали на траву рядом с ним, другие пугали оленей. Он рассыпал соль и для них тоже и осмотрел их на предмет ран и клещей.
Он вдохнул. Он выдохнул.
Он думал о том, какой хочет видеть кожную защиту. Может быть, она не должна быть невидимой. Может быть, она могла бы быть серебряной. А может быть, у неё должны быть маячки.
Ронан улыбнулся этой мысли, внезапно почувствовав себя нелепым, ленивым и безрассудным. Он поднялся, позволяя неудаче дня скатиться с его плеч и упасть на землю. Когда он потянулся, белый оленёнок поднял голову, чтобы внимательно рассмотреть его. Другие отметили пристальное внимание хромого и последовали его примеру. Они были прекрасны, какими могли быть в грёзах Ронана, какими могли быть в Энергетическом пузыре, только сейчас они были наяву. Каким-то образом, хотя Ронан этого момента и не отметил, разделение между жизнью наяву и жизнью во сне начало сужаться. И хотя половина этого странного стада заснёт, если он умрёт, пока он был здесь, пока он вдыхал и выдыхал, он был королём.
Он оставил своё дурное настроение в поле. Вернувшись домой, он уснул.
Глава 4
Лес был Ронаном.
Он лежал лицом в грязи, раскинув руки, пальцами зарывшись в почву за силой энергетической линии. От него пахло падающими и горящими листьями, смертью и возрождением. Воздух был его кровью. Голоса, бубнящие что-то ему из ветвей, были его собственными, эхом повторяющими самих себя. «Ронан, опять Ронан. Ронан снова. И ещё раз Ронан».
— Вставай, — велела Девочка-Сиротка на латыни.
— Нет, — ответил он.
— Тебя поймали? — спросила она.
— Я не хочу уходить.
— Я хочу.
Он как-то посмотрел на неё, хотя был неподвижен, запутавшись в корнях пальцами, и чернильные ветви росли из тату на голой спине. Девочка-Сиротка стояла с ковшом для раздачи кормов в руках. Глаза её были тёмными и впалыми, словно глаза вечно голодного или вечно жаждущего. Белая кипа сползла вниз по её медовым, неровным, коротким волосам.
— Ты просто часть сна, — сообщил он. — Ты всего лишь какая-то хренотень моего воображения.
Она заскулила, как побитый щенок, и он сразу ощутил злость на неё или на себя. Почему он не должен просто говорить, чем она была?
— Я искал тебя раньше, — сказал он, потому что только что вспомнил об этом. Её присутствие снова и снова напоминало ему, что он был во сне.
— Кра, — произнесла она, всё ещё обиженная его предыдущим заявлением. Ронана раздражало, что она украла у Чейнсо имя, которым та его называла.
— Найди себе своё, — выдал он, но уже потерял охоту быть с ней жёстким, даже если это была просто честность. Она села около него, подтянув колени к груди.
Прижавшись щекой к прохладной почве, он тянулся дальше в землю. Кончики пальцев задевали личинки и дождевых червей, кротов и змей. Личинки раскручивались, когда он миновал их. Дождевые черви вливались в это путешествие. Мех кротов прижимался к нему. Змеи обматывали его руки. Он был всеми ими.
Он вздохнул.
Над землёй Девочка-Сиротка качалась и пела про себя немного жалобно, с тревогой глядя на небо.
— Periculosum, — предупредила она. — Suscitat[9].
А он не чувствовал никакой опасности. Просто земля и сила энергетической линии, и ветви его вен. Дом, дом.
— Это здесь, внизу, — сказал он. Грязь глотала его слова и направляла вверх новые побеги.
Девочка-Сиротка скрючилась у его ног и задрожала.
— Quid... — начала она, а потом продолжила, запинаясь, на английском: — Что это?
Кожа. Мерцающая, почти прозрачная. Он находился достаточно ниже поверхности леса, чтобы разглядеть фигуру посреди грязи. Она имела форму тела, будто оно зарождалось под землёй, будто оно ожидало, когда будет выкопано. Его структура ощущалась, как ткань мешка в комнате Меттью.
— Есть, — произнёс Ронан, когда его пальцы задели поверхность. «Помоги мне это удержать», — должно быть, он только подумал это, не сказал вслух.
Девочка-Сиротка начала плакать.
— Будь осторожен, будь осторожен.
Она едва закончила просьбу, как он ощутил...
Что-то.
Ко... кого-то?
Не прохладные, сухие чешуйки змей. Не тёплое, стремительное сердцебиение кротов. Не грязно-подвижную мягкость дождевых червей или гладкую, вялую плоть личинок.
Это была тьма.