Мукулика… За что я был так холоден и груб с ней наутро? Разве она повинна в том, что я терзался чувством вины?
Прощаясь с Мадхавом и усаживаясь в колесницу, я все продолжал размышлять о только что прочитанных стихах. Колесница помчала было в сторону дворца, но — неожиданно для меня самого — я велел возничему остановиться. Я намеревался провести ночь во дворце, рядом с отцом, но сейчас я был не в силах отправиться туда… Стыдясь, я почти шепотом сказал:
— В Ашокаван. Мне нездоровится.
Моя опочивальня была убрана свежими цветами, светильники, наполненные маслом, лили золотистый свет. Как странно. Ведь я предупреждал Мукулику, что на ночь останусь во дворце.
В опочивальню вошла Мукулика с кувшином вина. Налив вино в узорчатую чашу, она с поклоном подала ее мне.
— Я полагал, что королева не велит…
— Ваше высочество, я служу вам, и ваши желания — закон для меня.
— Отлично. Но разве я сказал, что буду ночевать в Ашокаване?
— Нет, ваше высочество.
— А между тем ты приготовила опочивальню!
— Я исполняю желания вашего высочества. Ведь вам хотелось здесь провести ночь…
…Я будто раздвоился и жил в постоянном разладе с невидимым двойником.
Уступив соблазну, я делал первый шаг к пропасти — к освобождению от долга. Свобода, счастье — я упивался ими. И в то же время понимал, что пал.
Однажды вечером, когда мы с Мадхавом возвращались с представления, меня разыскал гонец министра: отец пришел в сознание и пожелал видеть меня.
Я ринулся в отцовские покои.
Отец был слаб и бледен — мне вспомнилось солнце в миг затмения, — и я собрал все силы, чтобы не показать, как потрясен я его видом.
Отец протянул мне руку. Ему понадобилось сделать немалое усилие, и я почувствовал, что из моих глаз вот-вот прольются слезы. С самого детства я привык искать опору в этой руке, всю жизнь она была моим щитом, моей надеждой. И вот теперь…
По знаку отца и первый министр, и челядь покинули покои. Мы остались наедине. На низеньком столике, у изголовья стояли кувшин с вином и чаша.
Отец глазами показал на кувшин.
Я налил вина на дно чаши, но отец сделал знак, чтобы я долил до краев.
— Мне многое нужно сказать тебе, сын. Вино укрепит мои силы.
Я наполнил чашу и поднес ее к губам отца. Сделав глоток, он долго лежал с закрытыми глазами, а когда открыл их, мне показалось, что он выглядит освеженным.
Отец взял меня за руку.
— Я хочу жить, Яяти. Даже сейчас я хочу жить. Я отдал бы Хастинапуру, все королевство отдал бы за один день жизни… Увы.
Отца именовали львом среди людей… Но на меня смотрели глаза смертельно раненного оленя.
Собравшись с силами, отец заговорил размеренно и очень внятно:
— Яяти, я оставляю тебе процветающее королевство.
— Отец, мне известны и ваша мудрость, и ваша доблесть. На мою долю выпало счастье — я родился от великого отца…
— И несчастье тоже, — прервал отец.
Я смолк в растерянности.
Неужели отец расскажет о проклятии, которое лежит на нем и на его злосчастных потомках?
— Яяти, ты с детства слышал, что твой отец одолел в поединке бога Индру, короля богов, и был готов взойти на небесный трон. Но не пришлось мне воссесть на престол Индры — а знаешь ли ты отчего?
— Я ничего об этом не знаю…
— Предвкушение неограниченной власти изменило меня. Запомни, Яяти: гордость и гордыня не одно и то же. В моей гордыне я решил супругу Индры взять в наложницы. Она склонилась перед моей волей, но поставила условие — я должен был за ней приехать в экипаже, которого не видывали ни люди, ни боги. Я повелел, чтобы величайшие из мудрецов несли мой паланкин, украшенный драгоценными камнями со всей земли. Подгоняемый нетерпением, я пнул одного из мудрецов, требуя, чтоб тот бежал резвее… И угодил в голову премудрого Агастьи. Агастья меня проклял…
Отец уже не мог отделять слова друг от друга, он задыхался… Мне казалось, будто он начинает бредить…
Но он снова показал мне глазами на кувшин с вином. Я наполнил чашу и поднес ее к губам отца, стараясь не видеть его лицо…
И снова вино укрепило его силы, губы шевельнулись, готовясь говорить дальше…
— Отец, — остановил я его, — вам нужно отдохнуть! Вы можете продолжить завтра…
— Завтра? — Вся горечь мира прозвучала в этом вопросе.
Отец надолго смолк, будто забыл о моем присутствии. Наконец, он произнес:
— Я, король Нахуша, как и дети мои, как дети детей моих, — никто из нас не изведает счастья. Таково было проклятие Агастьи. И добро и зло, содеянные раз, многократным злом отзываются через поколения и поколения — закон этот непреложен во всей подлунной. Яяти, твой отец виноват перед тобой, прости отца за зло, совершенное в ослеплении страстью. Сын, помни обо мне и никогда не разрывай узы долга, которыми соединено все во Вселенной. Ибо именно это сделал я…