Мать впервые так заговорила об отце… Я всегда думал, что родители нежно любят друг друга, но, видимо, то было просто лицедейством. Мать изображала счастливую супругу, а отец… Тоже разыгрывал роль?
— Сын, — смущенно прошептала мать, — кому не было больно, тот не понимает чужой боли… Ты мужчина, ты никогда не сможешь понять женскую муку. Разве была я королевой? Я была всего лишь безропотной служанкой короля. Исполняла его желания, свои же таила в себе. Неужели мне суждено и дальше жить так?
Может быть, впервые в жизни мать произнесла слова горькой правды. Жалость к ней стиснула мое сердце:
— Я не хочу быть причиной твоей боли!
В порыве сострадания и нежности я простерся перед матерью и коснулся ее ног.
Мать тихо плакала.
С великой неохотой дала она согласие, чтоб я отправился на поиски Яти в восточную Арияварту. Мать не возражала и когда я заявил, что желаю уехать незаметно, в сопровождении немногих воинов.
Однако она взяла с меня клятву, что, если мне не удастся обнаружить Яти, я вернусь в Хастинапуру.
Мать сначала хотела было сама сопровождать меня, но я сумел убедить ее, что походная жизнь ей будет не по силам, а главному министру не справиться с делами без нее. Тогда мать настояла, чтобы со мною ехал Мандар — доверенный слуга главного министра, который должен был безотлучно находиться при моей особе. Мать даже уговаривала меня взять с собой прислужниц — чтобы я не терпел неудобства ни в чем.
— Ты не против того, чтобы с тобой поехала, скажем, Мукулика? — спрашивала мать.
— Почему не Калика? Где она?
— Боже мой, она давно уехала к замужней дочери! Кстати, когда ты вернешься, мы устроим смотрины — у меня на примете есть две невесты!
— Зачем же две? Мне что же, на двух жениться?
Мать смутилась, но твердо ответила:
— Вторая — для Яти. Если ты найдешь его.
Право, не знаю, кто был наивней: маленькая Тарака, пожелавшая взять меня в мужья, или мать, которая потихоньку начала присматривать невесту для Яти. Неужели в материнском сердце навеки сохраняется детская вера? В немом изумлении следил я за матерью, спрашивая себя: дано ли вообще человеку понять другого? Моя мать — а знаю ли я ее? Легче проникнуть взглядом небесные глуби, чем заглянуть в душу ближнего своего!
Обитель Ангираса была не по пути, но я все равно посетил святого человека. Ангирас с большой сердечностью принял меня.
Я не успел сказать и слова, как к его ногам бросился юный послушник. Послушник был до такой степени потрясен, что едва заметил меня.
— Асуры, — переводя дыхание, выпалил он, — асуры устроили праздник… Шумят, ликуют… Собрали останки Качи, сожгли, а пепел подмешали в вино для Шукры… Все знают, Шукре не устоять перед вином… Он выпил, и теперь асуры радуются оттого, что душа Качи больше не обретет себе плоти…
С тяжелым сердцем расставался я с Ангирасом, пускаясь в дальний путь.
Мне не терпелось добраться поскорей до восточной Арияварты, но Мандар был больше озабочен удобством моего путешествия, нежели его целью, поэтому продвигались мы медленно.
…Яти в пещере не оказалось. Я объехал все деревни окрест, расспрашивал их обитателей — и стариков, и молодых, но никто не знал, где он. Мне говорили, что в последнее время Яти смягчился: перестал прогонять прочь тех, кто приближался к его пещере, потом стал и сам захаживать в деревни. Крестьяне с большим почтением относились к Яти: ходили слухи, будто он может пройти по волнам и по горячим угольям. Однако при виде женщины Яти впадал в неистовую ярость, поэтому крестьянки прятались от него, а Яти пророчествовал: уверял, что наступит день, когда он обретет силу, способную всех женщин превратить в мужчин.
Но все это рассказывали неотесанные пахари и пастухи, и можно ли было им верить? Тот край был дик, редкие деревни отстояли далеко одна от другой, крестьяне радовались новым людям и с великой охотой передавали всякие небылицы и слухи… Кто знает, истинные ли события были поводом для деревенских россказней?
Одно лишь было ясно — Яти покинул свою пещеру.
Пора было выступать в обратный путь. Мы старались нигде не задерживаться, и привалы наши были краткими. На пятый день похода лошади выбились из сил, и я распорядился искать место для дневного отдыха.
Шатры разбили в лощине, у подножия пологого холма, где и журчание речушки, и лесная тень источали удивительный покой. Мягкие очертания холма, неспешность течения речки и ласковая зелень леса, больше похожего на запущенный сад, — я подумал, что этот уголок бог должен был сотворить в детстве, еще играя в мироздание. Хотя поблизости не видно было ни единого поселения, без-людность этих мест не вызывала настороженности. Птицы оживленно переговаривались между собой; речка тихонько бормотала бесхитростную песенку, вроде тех, что напевают девушки, идя по воду; лощина манила, как свежезастланное ложе, а холм возвышался над ней, будто жертвенный алтарь. Гармония, не оскверненная ни величием, ни приниженностью, — очарование для глаза и души.