— Вот как. А известно ли уже королю о загадочном исчезновении Шармишты?
В тот же день я убедился, что преждевременно торжествовал победу над кознями Деваяни.
Солнце село, улегся ветер. Ночь вступала в свои права, краснея закатом, нерешительная, как юная жена, зажигающая один за другим светильники звезд. Нежное спокойствие ночи не уняло бурю в моей душе. Прошлой ночью я думал лишь о том, как спасти Шармишту и Пуру от почти неминуемой гибели, и, когда убедился, что она вне Хастинапуры, возликовал. Но этой ночью я не мог отделаться от мучительной мысли — где Шармишта, в объятиях которой я находил покой? Я возлежу на мягком ложе, а где она? Дрожит от холода на каменном полу храма, жестком, как мое сердце? Дрожит от холода, но думает о том, как согреть маленького Пуру? Я ведь не просто говорил Шаме, что люблю ее, я был уверен в своей любви. И что же — не посмел ни защитить свою любовь, ни уберечь ее? Предал собственного сына? Кача на моем месте бежал бы вместе с ними в Гималаи…
Кача. Я уже натянул тетиву, чтобы лишить жизни ни в чем не повинную птицу, но Кача остановил мою руку.
Пуру. Ни в чем не повинный беспомощный птенец, которого я прошлой ночью…
Маленькая девочка в обители потянулась к цветку, чтоб сорвать его для Качи, а он не дал ей.
Шама. Прелестная и покорная, как цветок, а я прошлой ночью…
Я приказал подать мне вина и залпом осушил один за другим два кубка. Мне стало легче, и я заснул.
Однако сон, который мне приснился, был так страшен, что лучше бы я остался бодрствовать.
Во сне я погрузился в густую тень — ничего не видел, но ясно слышал голоса. Один из них был моим собственным, хоть исходил не из меня. Другой я опознал не сразу, вначале мне показалось, что это говорит Кача. Голос был грозен.
— Ты любишь Шармишту? — спросил голос. — Действительно любил ее?
Мой голос звучал напыщенно и хвастливо:
— Как можно сомневаться в моей любви к Шармиште? Не я ли выпустил ее из темницы?
— В твоей любви нельзя было бы сомневаться, если бы ты сам бежал с Шармиштой. Кто любит, тот готов отдать жизнь ради любимой. Что ж ты лежишь? Еще не поздно. Оставь дворец, найди в лесу Шармишту, привези ее. Предстань пред Деваяни, скажи ей, что вы с Шармиштой любите друг друга и что Шармишта тебе жена. Как и Деваяни. Шармишта одна в лесу, неизвестно, останется ли она жива, а ты боишься ей помочь? Ты совершил предательство. Ты жалкий трус.
Голос гремел, как молот, падающий на наковальню, слова били в меня, как камни из катапульты. Я сел в постели, обливаясь холодным потом.
Вдруг Деваяни утром заметит, что я ночью пил? Она же не простит, она и так зла на меня, а тут еще вино, нарушенная клятва…
Я с трудом взял себя в руки.
Наутро Деваяни не обратила внимания ни на что. Она принесла дурные вести: заболел Мадхав, он в сильной горячке.
— Король не знает, где мог простудиться его друг?
— Откуда? Мадхав был со мной позавчера, когда ты танцевала, потом исчез, и больше я его не видел.
— Как мог король его видеть, если Мадхав возвратился домой только под утро, насквозь промокший?
Я распорядился послать к Мадхаву придворного лекаря, а несколько позднее сам отправился его проведать. Меня томили плохие предчувствия.
Колесница остановилась перед домом Мадхава, откуда навстречу мне вышла тоненькая девушка, в которой я едва узнал Тараку. Тарака выросла и из смешной девчушки превратилась в юную красавицу. Куда девалась ее детская беспечность и прямота? Она встретила меня церемонным поклоном, залившись, правда, яркой краской. Не говоря ни слова и не поднимая глаз, Тарака провела меня к больному.
Мадхав горел в жару. Меня он не узнал. Лекарь прочитал вопрос в моих глазах и незаметно покачал головой. По его знаку вошла женщина с фиалом резко пахнущего снадобья. Ее лицо было закрыто покрывалом, но что-то знакомое сквозило в ее движениях. Она склонилась над больным, смочила его губы снадобьем, сменила мокрую тряпицу на лбу. Мадхав проговорил что-то — быстро и невнятно. Он бредил.
Кто эта женщина? Мать Мадхава — глубокая старуха, его сестра, мать Тараки, умерла несколько лет назад.
Женщина скользнула обратно к двери, от быстрого движения покрывало упало с ее головы, и я узнал Мукулику!
Мукулика! Мать изгнала ее когда-то из дворца, а я ни разу не справился, где она и что с нею. А ведь не одна Мукулика была повинна в прегрешении, навлекшем на нее гнев королевы-матери.
— Все ли благополучно в твоей жизни, Мукулика? — сердечно спросил я.