На восьмой день он покрылся обильным потом и, ненадолго придя в себя, спросил:
— Где она?
Шармишта? — подумал я и промолчал.
Однако мать Мадхава поняла его по-своему и через миг подвела к его ложу юную красавицу. Я догадался, что это нареченная моего друга. Она стояла перед ним, не закрывая лица, поистине ослепительного в своей красоте. Какой счастливчик, подумал я. И ни разу не показал мне свою невесту!
— Подойди поближе, — попросил ее Мадхав и обратился к лекарю: — Я не умру?
— Нет, — поспешно заверил его лекарь, — силы вернутся к вам, но нужно время.
— Ваше величество, — Мадхав впервые обратился так ко мне. — Ваше величество, я должен жить. Кто позаботится о Тараке, если я сейчас умру? И Мадхави, она должна стать моей женой… Обещайте, ваше величество, что вы все сделаете, чтоб спасти меня…
Я понимал, что мысли о семье не оставляют моего друга. Желая успокоить его и полагая, что он опять в бреду, я твердо произнес:
— Клянусь тебе, Мадхав!
Лекарь бросил на меня быстрый взгляд, в котором я прочел отчаяние и упрек. Порывшись в своей сумке, он извлек какие-то шарики и знаком показал Мукулике, чтобы она дала их больному.
Теперь Мадхав обращался только к своей Мадхави:
— Мы ведь решили, если девочка, то имя выбираю я, а если мальчик — ты наречешь его! Зачем же ты теперь со мною споришь? Это наш первый ребенок, потом, когда пойдут другие…
Так вот о чем мечтал мой бедный друг! Как мало знал я о его мечтах, а теперь он на пороге смерти…
Мукулика пыталась напоить его отваром целебных трав, но Мадхав не давался. Видя возбуждение больного, лекарь шепнул Мадхави, чтоб она ушла.
Агония длилась несколько часов. Никто не заметил, когда Мадхав расстался с жизнью. Напрасно клялся я спасти его.
И снова языки огня. Я неподвижно стоял у погребального костра Мадхава. Глаза мои были сухи.
Жизнь и смерть — жестокая игра. Да неужели человек рождается на свет, чтобы смерть с ним играла? Зачем тогда жить?
Смерть. Дети, играя, возводят крепости в прибрежном песке, а ленивая волна одним движением пенной гривы их смахивает в море. Чем отличаются деяния взрослых от детских игр? Зачем мы себе лжем, будто человек есть величайшее создание бога, будто искра вселенского огня делает нетленной его суть? Листья на великом дереве жизни, вот кто мы такие. Мы облетаем под малым дуновеньем ветерка. Я, король Яяти, — повелитель Хастинапуры? Я лист, который любой порыв ветра может сорвать с ветки.
Тело Мадхава обратилось в пепел, а я вернулся во дворец. Опять ночь — не ночь, а кобра, укус которой неминуем и смертоносен.
Мысли о смерти одолевали меня. Я долго стоял у окна, вперившись взглядом во мрак.
Вдруг из темноты показалась колесница и стала быстро приближаться ко мне. Но странно — ее колеса не производили шума и не слышно было стука конских копыт. И непонятно было, как мне удается так явственно видеть черных коней в кромешной тьме. Я всматривался все пристальней, не веря своим глазам — колесница взмыла над древесными кронами и цветниками и остановилась прямо у моего окна.
— Пора, ваше величество, — негромко позвал возничий.
— Но королева почивает и принц Яду тоже, — возразил я. — Не простившись с ними…
Он мне не дал договорить — рука протянулась к окну и через миг я сидел в колеснице.
Колесница бешено мчалась, мелькали знакомые здания: дом Мадхава, театр, арена, где я в юности укротил необъезженного жеребца.
Мы летели быстрее ветра. Мелькнул и остался позади Ашокаван.
— Куда ты везешь меня? — спросил я наконец.
— Не знаю.
— Когда мы вернемся?
— Не знаю.
— А что ты знаешь?
— Два имени. Твое и мое.
— Назови свое!
— Я Смерть.
Неизъяснимый страх объял меня — я никак не мог поверить, что нахожусь в своей опочивальне, стою у окна, и что летучая колесница была всего лишь видением…
Еле добравшись до постели на подгибающихся ногах, я сразу потянулся к кувшину с вином. Я осушал кубок за кубком, но языки огня плясали в моем отуманенном мозгу, и теперь уже мое собственное тело сгорало на погребальном костре… Я снова тянулся к кубку. И все пылал, пылал в огне.
Однако опьянение распалило иной пожар во мне, Мукулика, Алака, Деваяни и Шармишта огненными змейками скользили вокруг моего ложа.
— Алака! — звал я, но мои руки обнимали воздух. — Мукулика! — Но отчего все время ускользают ее губы?
А может, смерть витает над моим ложем? Вдруг эта ночь последняя?
— Шармишта! Шама! Шама!
Я был один. Шатаясь, я поднялся и прошел в покои Деваяни.