— Что ж, — заметил Сергей Иванович, — это лишь подтверждает, что мы должны поспешить с вашей хорошей идеей. Кстати, как с этим обстоит дело?
— Все идет отлично, — сказала Раиса Павловна. — Я уже побывала кое-где, собрала интересный материал…
— Интересный? А ну, расскажите. Любопытно…
Как распутать узел?
Для Андрея стало обычной позой: сидеть за партой со склоненной головой. Это удобно. Если смотреть в окно, то каждый учитель обязательно скажет: «Королев, не отвлекайся!» А когда он сидит, уткнувшись в парту, то кому придет в голову спрашивать, чем он занимается. Все нормально: сидит тихо, слушает, смотрит в учебник.
И Андрей действительно слушал, смотрел в учебник, но временами мысли его уносились далеко от стен интерната. В причудливом наплыве белой краски на парте ему мерещились то контуры какого-то острова, и тогда он вспоминал о недавно прочитанном романе Жюля Верна «Таинственный остров». То в этих очертаниях он вдруг с испугом угадывал лицо Зубея и начинал думать о нем. Что же приключилось с Зубеем? Неужели арестован? Но он же сам взял вещи… От Зубея мысли перескакивали на Сеньку. Пока Сенька молчал. Но это — пока. Все-таки странное было у него тогда в гараже лицо. Вот и вчера в столовой он как-то особенно посмотрел на Андрея. Может, вспомнил, но еще не уверен, присматривался. Да, если разоблачат, то уж тогда-то он наверняка вылетит из интерната. А там — вызовы в милицию, допросы, акты, свидетели… А если бы еще дознались, как пробирался в квартиру Севы, снимал отпечатки ключей! Брр… Вот если бы Зубея и в самом деле арестовали!
В последние дни Андрею пришлось пережить немало неприятных минут. Публично просить прощения у Лени. Слушать тяжелые вздохи матери, увидевшей дневник с короткой записью: «Вызывали на совет коллектива. Объявлен строгий выговор». Спасибо, хоть в классе на него не смотрели волком.
Это верно. Одноклассники не помнили долго зла и не старались избегать Андрея. Они были добрые, отзывчивые ребята и, конечно, считали, что теперь Король станет лучше. Ведь всем известно, что критика помогает человеку исправляться.
Однако Андрей сам избегал ребят. И не хотел этого, да не мог иначе. Совсем не просто — вот так сразу, как ни в чем не бывало снова заговорить с ребятами, засмеяться весело вместе с ними. Нет, это не так просто. В один день это не делается. Да разве до смеха ему было сейчас, до веселья, когда дела его в такой узел сплелись! Как этот узел распутать? Наверно, никак. По крайней мере, Андрей ничего не мог придумать.
Даже новое событие, бурно обсуждавшееся в классе, не могло отвлечь Андрея от его переживаний. Казалось, наоборот, — оно еще больше пригнуло его к земле.
Откуда-то ребятам стало известно, что Маргарита Ефимовна уходит из интерната. Об этом толковали по-разному.
Олег Шилов сердито сказал:
— От таких сбежишь! Что ни день, то подарочек подкидываем!
А Дима так определил:
— Сердце у нее было к нам неприспособленное.
Эту же мысль Митяй выразил на свой лад:
— Точно! Одну ухлопали!
Среди девочек тоже велись об этом всякие разговоры.
— Жаль Маргариту Ефимовну. Она хороший человек, — сказала Гусева.
Сонечка, посмотрев на ее большой рот, презрительно скривила губы:
— А по-моему, ее просто выгнали с работы. Какая она воспитательница?
— Замолчи! — вспыхнула Светлана. — Нам всем должно быть стыдно. Свиньи мы перед Маргаритой Ефимовной.
Новый воспитатель
Не успели затихнуть споры о Маргарите Ефимовне — еще новость. В их класс назначается воспитателем сам Кузовкин.
— Ну, этот даст жару! — решили ребята.
Но в первый же вечер мнение о новом воспитателе изменилось. Минут за десять до отбоя Кузовкин явился в спальню мальчиков.
— Ну, посмотрим, — сказал он, — как вы тут живете.
Он обошел кровати, потрогал подушки — не твердые ли. Затем осмотрел окна и сказал Диме:
— Пора заклеивать. Выдели на завтра бригаду. Я покажу, как это делать.
Подойдя к Лерчику Орешкину, спросил, не холодно ли спать?
— Немножко. Под утро холодно.
— Ишь неженка! — засмеялся воспитатель. — Ничего, выдадим по второму одеялу, топить будем лучше. Не замерзнете.
Усевшись на стул и оглядев ребят, Кузовкин, будто вспоминая что-то, сокрушенно покачал головой, сказал:
— Холодно, говорите. Эх, ребятки! Вот, помню, в войну, в сорок втором…